дважды два. Нажал — дверь открылась. Задержался на мгновение, вошел в темноту подъезда, поднялся на второй этаж, зачем-то сосчитав количество ступеней, как будто это было важно. Вспомнил про ключи, которые забыл здесь когда-то. «Про ключи, — мелькнула мысль, — нужно сначала спросить про ключи. Привет, я, кажется, забыл у тебя свои ключи…»
Дверь приоткрылась — нешироко, он едва смог разглядеть в образовавшейся щели незнакомое лицо молодой женщины с темно-каштановыми волосами, распущенными по плечам. «Такие же глаза, — промелькнуло в сознании, — значит, мама».
— Здравствуйте, — тихо сказал он, мучительно пытаясь понять, что же нужно сказать дальше. «Про ключи… ну не про ключи же в самом деле». Сознание упорно отказывалось выдавать подсказку.
— Здравствуйте, — услышал он. — Вам кого?
— Мне Машу. Маша дома? — выдавил он из себя странно изменившимся голосом.
Женщина смотрела на него и молчала. На ее лице не было признаков удивления или замешательства — она смотрела спокойно и как-то немного задумчиво. А потом вдруг откуда-то из глубины квартиры донесся другой голос:
— Кто там, Вера?
Что-то дрогнуло в ее лице, когда она услышала этот голос.
— Маша здесь не живет. Извините, молодой человек.
Дверь захлопнулась, — Алексей стоял один в полумраке и гулкой тишине подъезда, не понимая, как он здесь оказался. Ведь сейчас, только сейчас, минуту какую-то назад, был так далеко отсюда, шел в магазин, сахар покупать собирался. Только как это — не живет? Как же такое может быть, когда он сам, своими глазами видел — живет. Здесь, за стеной, в дальней комнате с обоями в цветочек и старой полированной мебелью, со своими рисунками, расческами, книжками, со своим баяном — ведь всего-то два месяца назад… Ведь было же, не придумал он, не приснилось. «Маша здесь не живет». А где же тогда — ведь живет же где-то?
Внутри разрасталось какое-то странное чувство, соединяющее в себе все сразу: и обиду, и боль затухающей надежды — той самой, которая едва успела родиться, вот только сейчас, совсем недавно, не зная, что так недолго суждено ей было прожить на этом свете. Четыре слова: Маша здесь не живет. «Напрасно ты, мама, меня за сахаром посылала. Сахар в магазине кончился. И после обеда не привезут…»
Может быть, он ошибся? Перепутал дом, подъезд, этаж, увлекся слишком сильно, подсчитывая ступеньки, и забрел случайно на третий, четвертый или пятый? «Двадцать семь», — тут же пришла на выручку услужливая память. Все правильно, подумал Алексей, пять — это первый пролет, и два других — по одиннадцать ступенек на каждом. И дверь — та же, и дом, и табличка на углу — Шелковичная, девятнадцать. Видел он уже эту табличку, и подъезд крайний, и этаж — второй, и деревья эти, вот они, те же деревья, тополя… Нет, не мог он ошибиться, здесь что-то другое. Сердце подсказывает…
Алексей даже остановился, застыл на месте, услышав, словно со стороны, эту свою последнюю мысль- фразу — сердце подсказывает. Ему почему-то было так странно это услышать от себя. Глупость какая, что за мыльную оперу он сочиняет, ничего сердце не может подсказывать, оно просто стучит себе в груди, бьется, разгоняя потоки красных кровяных шариков. Ничего оно не может подсказывать, оно вообще не разговаривает, и облака тоже не разговаривают… Он поднял глаза — вот они, катятся себе куда-то вдаль, унося с собой невесомой ношей такую великую тяжесть — время… Как это им, интересно, удается?
«Как это им удается? — подумал он, и тут же следом пронеслась другая мысль, как будто и не связанная никак с этим риторическим вопросом, но в то же время прозвучавшая как ответ на него: — Но ведь можно же в принципе пойти в адресное бюро и узнать адрес. Живет же где-то…»
Он подумал еще о том, что адресное бюро может в субботу не работать. Сел в автобус, проехал пару остановок, вышел, увидел напротив надпись — «Адресное бюро». Дверь была открыта… Вошел. Подошел к окошку. Начал было:
— Девушка, скажите…
Девушка ничего не ответила, молча протянула ему бланк. По-видимому, его нужно было чем-то заполнить. «Фамилия» — увидел он, взял ручку, привязанную длинным шнурком к столу, написал: «Сорокина». «Имя» — неумолимый бланк продолжал терзать его вопросами. «Мария», — написал он, почему-то не узнавая собственного почерка. «Отчество…» — Алексей сделал вид, что не расслышал вопроса. «Год рождения» — он отнял от четырехзначного числа двузначное и получил ответ — одна тысяча девятьсот восемьдесят один. Написал разборчиво. «Отчество?» — услышал опять строгий вопрос. Снова сделал вид, что не расслышал, вернулся к окошку с девушкой, протянул бланк и опять услышал:
— Отчество, молодой человек. Здесь же написано…
Напряг память из последних сил, уже ни на что не надеясь. И вдруг вспомнил: «Да ничего, нормальное имя. У меня папу так звали…»
— А-лек-се-ев-на, — продиктовал по слогам почти торжественно.
— Вот и пишите сами. Я, что ли, должна?
Через несколько минут бланк к нему вернулся. На нем был написан адрес — на самом деле другой, не тот, который значился на табличке, прикрепленной к пятиэтажке. И улица не та, и номер дома иной. А внизу было приписано: выписана 12.11.1997. Куда — не значилось…
Он искал ее и там, плутал по незнакомой улице в незнакомом районе города, нашел — и дом, и подъезд, и квартиру. Долго, не отрывая побелевший палец от кнопки звонка, стоял, уставившись в стену напротив.
Даже позвонил в соседнюю дверь и спросил, с трудом сформулировав вопрос:
— Вы не подскажете: здесь одна девушка жила?
— Девушка? — удивленно подняв брови кверху, переспросила через цепочку на двери пожилая женщина. — Никакая девушка тут никогда не жила. Здесь раньше семья жила…
— Сорокины? — уточнил, обгоняя собственные мысли, Алексей.
— Сорокины, — все так же удивленно подтвердила соседка.
— А говорите, не жила — как же не жила Маша? Маша Сорокина?
— Маша Сорокина, — вздохнула соседка. — Да, конечно, я как-то не подумала, что она теперь уже девушкой стала. Только они очень давно отсюда переехали. Лет пять уже не живут. Никто не живет…
Мать встретила его вопросом:
— Что, Алеша, не купил сахар-то?
— Не купил. Там, мама, в шкафу, целый пакет сахара лежит. Килограмма три, не меньше. Куда нам еще, сейчас вроде не сезон варенье заготавливать…
Она опустила глаза, смутившись на минуту. Потом подняла снова, пытливо вглядываясь, пытаясь понять.
— Ну что ты так на меня смотришь? Не нашел я ее. Нету ее нигде. Испарилась, исчезла. Может, и не было вообще никогда…
Может, и не было вообще никогда… Алексей повернулся на другой бок, посмотрел на зеленый циферблат электронных часов, стоящих на тумбочке. Ноль три, точка, двадцать семь, точка. Точка между цифрами монотонно мигала, вспыхивала, исчезала и появлялась снова — бесконечная череда жизней- вспышек, каждая из которых умещается в одной секунде. Нет времени на раздумья, на бессонные ночи, вообще ни на что нет времени у этой светящейся в темноте точки, которой отпущена такая короткая и такая бессмысленная жизнь.
Он медленно поднялся с дивана, поняв, что этой ночью спать ему не придется. Прошел неслышно на кухню, открыл форточку пошире, прикурил сигарету. За окном — все те же звезды, мягкий снег в отсветах фонарей, неподвижные силуэты деревьев. Тихо и спокойно. Оглянулся назад — стол, плита, раковина. Соль на столе, заварочный чайник на плетеной подставке. «Может, и не было вообще никогда», — снова прозвучал в сознании привычный рефрен. Пора бы уже смириться, пора привыкнуть к тому, что ничего не изменишь. Не исправишь уже эту ошибку, которую кто-то из них двоих совершил на общем отрезке жизни. Две жизни, как две прямых линии, пошли теперь параллельно. А параллельные прямые, как известно еще с пятого класса, не пересекаются. Можно, конечно, попытаться опровергнуть эту аксиому, можно посвятить этому занятию еще сотню таких же бессонных ночей. Можно состариться, можно умереть, так и не примирившись с этим, уповая на то, что там, в заоблачном мире, в мире теней и призраков, они, эти две
