— Я постараюсь вернуть вам коня, капитан.
— Не надо, — рассмеялся капитан Аредондо, держа коня за ремешок уздечки. — Он не стоит и одной десятой вашего проигрыша! Да, вам не стоит играть в покер, мистер Рид, — он сморщился. — Черт! Ужасно трещит башка, надо выпить. Ну, гуд бай! — капитан отпустил уздечку.
— Адиос.
— Увидите этого бандита Вилью, передайте, чтоб лучше со мной не встречался! — самодовольно сказал «Красавчик» и грозно нахмурился.
— Непременно, — скрывая усмешку, ответил Джек и, тронув коня, поскакал по равнине в сторону гор.
Солнце перевалило на вторую половину дня, ближе к закату. Джек продолжал ехать на коне. Утомленный конь, поматывая головой, шел шагом. Пейзаж несколько изменился: не было видно гор. Но все такая же равнина бесконечно расстилалась впереди. Разморенный долгой ездой, Джек сидел в седле, опустив голову, и снова думал о своем.
Америка. 1912 год
Джек сидит за столом в нью-йоркской редакции журнала «Мэссиз» («Массы»). На столе горы писем. Время от времени к нему забегают какие-то стертые личности, бросают конверты и каждый из них говорит:
— Джек, на это необходимо ответить!
Он тихо и грустно скулит, глядя на эти горы писем. Входит смешной, худощавый, с профилем Мефистофеля художник Бордмен Робинсон.
— Джек, кончай эту бодягу, пойдем в порт, напьемся, будем писать матросов, — он одним движением на бумаге рисует одного матроса, затем другого, — потом найдем пару девочек и переночуем с ними в корзинах для кальмаров. Ничего программка?
В ответ Джек снова выразительно заскулил, кивнул на письма.
Робинсон, подняв руки, вышел.
Появился Линкольн Стеффенс Не здороваясь, улыба-, ясь, он смотрел на Джека. Тот вскочил, отвесил ему глубокий поклон.
— О, Великий Мистер Стеффенс!.. Благодарю Вас! Вы сделали все, чтобьг я превратился в импотента.
Линкольн Стеффенс рассмеялся.
— Слава богу, это тебе пошло на пользу. — Во-первых, ты расстался со своей французской куклой. Во-вторых, перестал писать стихи, Я ведь читал твою последнюю * поэму. Быть плохим поэтом, это все равно, что быть плохим автором. И тот и другой в большинстве случаев приходят к одному концу: спиваются от зависти.
— А плохим журналистом быть лучше?
— Плохого журналиста вообще не бывает, ибо события принадлежат жизни, а не ему. Журналист может быть посредственным или отличным. Посредственный — * это лентяй. Отличный — это тот, кто не жалеет рвать штанов и бросается в «самые горячие точки планеты.
В дверь снова заглянул художник Робинсон.
— Есть идея! — крикнул он и исчез. Джек слабо покачал головой.
— Устал? — вдруг мягко спросил Стеффенс.
— Я не знал, что в Америке существует такое количество идиотов и графоманов, которые пишут даже хуже, чем я, — сказал Джек, указывая на гору писем.
Стеффенс улыбнулся.
— Ну что ж, пожалуй, пора тебе на время вылезти из этой берлоги. Дно Нью-Йорка вы с этим бродягой Бордменом, — он кивнул на дверь, — основательно поворошили. Теперь тебя, как перезревшую гимназистку, пора вывозить в свет. Есть у меня один хороший сюрприз для тебя.
— Хороший сюрприз — это женщина?
— Разумеется.
— Интересная?
— Она моя приятельница.
— Понятно.
— И если воспользоваться терминологией твоего подонка-дружка, эта женщина на три „очень“.
— Что это значит?
— Очень красива, очень умна, очень богата.
— Ого! Как ее имя?
— Мэбел Додж.
Мексика. 1913 год
Едущий на коне Джек очнулся, поднял голову. Вдали послышались выстрелы. Слева от него, на краю обозримой равнины, мчался отряд всадников в цветных серапе. Они просто так, для забавы, стреляли в воздух.
Джек проводил их глазами и поехал дальше. Впереди, посреди выжженной солнцем равнины виднелся какой-то непонятный предмет. Подъехав ближе, Джек различил сидящего на земле человека… А когда он, совсем приблизился, то увидел, что на земле сидел молодой парень в рваной одежде и с забинтованной головой, а рядом с ним лежал труп старика. Его грудь перепоясывали пустые патронташные ленты. Джек остановил коня и сочувственно сказал:
— Здравствуй, друг.
Парень не ответил, не поднял головы. Джек подождал немного и спешился.
— Послушай, дружище… ты слышишь меня? Молодой пеон наконец поднял голову и долгим безучастным взглядом посмотрел на Джека. Тот осторожно дотронулся до его плеча.
— Ты слышишь меня?
Что-то мелькнуло в глазах парня. Он безо всяких интонаций заговорил:
— Это мой отец… Меня ранили, а его убили. — Джек достал блокнот и смущенно тут же убрал его. Парень продолжал. — Он сказал, чтобы я похоронил его около нашего дома. Он так сказал… Он так хотел.
Джек тихо спросил:
— А это далеко?
— Пятьдесят километров.
— Разве ты сможешь туда дойти с ним?
— Не знаю, — ответил парень. — Он так хотел… Я прошел уже двадцать километров, — вдруг наивно улыбнулся он.
— Зачем же ты позволил такому старому человеку идти воевать?
Теперь парень смотрел только на лицо мертвого отца. Лицо это выражало какое-то огромное облегчение. Оно было красиво, как лицо апостола. Парень продолжал:
— Панчо Вилья дал нам клочок земли… и мы должны были пойти драться за нее. Разве нет?…
Молодой пеон уткнул лицо в ладони и застыл. Джек постоял, еще раз дотронулся до его плеча, но тот не пошевельнулся.
Джек уселся на лошадь и поехал дальше.
Солнце совсем склонилось к закату. Джек ехал шагом по равнине и, сидя в седле, что-то записывал в свой блокнот.
