Серебряный плюнул ему в лицо. Хомяк криво улыбнулся, утер рожу рукавом.
— А за это самолично пару ремешков из твоей спины вырежу.
Вяземский увозил Елену по лесной дороге.
Она открыла глаза, почувствовала, что лежит на хребте коня, и что ее держат сильные руки. Раны Вяземского стали причинять ему нестерпимую боль.
— Боярыня! — сказал он, останавливая коня. — Мои холопы отстали. Надо обождать!
Елена немного приходила в себя. Вяземский снял ее с коня.
— Я тебе страшен? — шептал он. — Не кляни меня, Елена Дмитриевна! Видно, тебе на роду написано, чтобы ты мне досталась!
— Князь! Если нет в тебе совести, — взмолилась Елена, — вспомни хоть стыд.
— Нет у меня стыда! Я все отдал за тебя, Елена Дмитриевна! Все сжег!
— Вспомни суд Божий! — дрожа от ужаса молила Елена.
— Поздно, боярыня!
Сжимая ее в объятиях, Вяземский молил:
— Елена, я истекаю кровью, я скоро умру…; Полюби меня, полюби хоть на час… Чтоб не даром отдал я душу Сатане! Елена!
Она кричала, и билась, и плакала, заливаясь ненавистными слезами, затем разом обмякла, перестала сопротивляться.
Князь овладел ею и тут же силы изменили ему. Он разжал объятия, откинулся на землю, замер, закрыл глаза.
Елена долго смотрела на лежащего рядом с ней князя. Он не дышал, не шевелился.
Елена отползла от недвижного тела.
Конь Вяземского стоял поодаль. Наклонив голову, он тихо ржал, призывая хозяина.
Елена поднялась, оправила порванное платье, пошатываясь, пошла в лес. Цепляясь за сучья, она пробиралась через чащу, ветви хлестали ее по лицу.
Услышав отдаленный, однообразный шум мельничного колеса, она пошла на этот шум, ускорив шаги.
Конь князя навострил уши и заржал громче. Послышались людские голоса.
— Конь-то вроде его!
— Тогда и хозяин тут, если конь не ушел!
Басманов, Грязной и стремянный Вяземского разом увидели бесчувственного князя. Стремянный подошел, приложил ухо князю к груди.
— Дышит еще!..
— Все равно помрет, — поморщился Басманов. — Если не остановить кровь, истечет до капли!
— Да тут колдун живет. Близко… На мельнице, — сказал стремянный. — Он уймет кровь.
— Едем! — качнулся в седле Грязной. — И баклажка вина у него найдется, раз колдун! — он тряхнул бубном. — Осьмой день пью, не похмелюсь — помру тоже.
Обессилив, Елена упала на траву. Мельничное колесо вертелось перед нею, отражая, луну.
Седая голова наклонилась над Еленой.
— Дедушка, дедушка! — застонала она. — Укрой меня! Ради Пречистой Богородицы, укрой!
— Господь с тобою, боярыня! — завздыхал старик. — Как мне укрыть тебя?
— Вот мое ожерелье! Возьми его!
— Ох, ох, ох! — глаза мельника заблестели. Он взял жемчужное ожерелье, но тут в лесу послышался конский топот.
— Не выдавай меня, дедушка! — взмолилась Елена. Мельник поспешно повел ее в комору и запер за нею дверь.
На поляне показались Басманов, Грязной. Стремянный придерживал князя, лежащего на хребте коня. Мельник вышел им навстречу.
— Эй ты, хрен, иди сюда! — позвал Грязной, — Вишь, как кровь бежит. Можешь унять?
— А вот посмотрим, родимые! — отвечал мельник. — Эх, батюшки-светы! Да кто ж это так секанул-то его?
— Ну! — сказал Грязной. — Не уймешь — дух из; тебя вышибем!.. А уймешь — наградим.
— Оно, пожалуй, можно б унять, — напугался старик.:
— Тащи сначала вина! — велел Грязной. — А то, тоже помру!
— Вижу, вижу, боярин… Худо тебе — осьмой день пьешь! — старик засеменил к мельнице.
— Точно осьмой! Он и впрямь колдун! — Грязной обалдело посмотрел на Басманова.
Елена увидела через щель, как Вяземского перенесли к стене коморы, уложили буквально рядом с ней, только с другой стороны стены. Она старалась не дышать, чтобы не выдать себя.
Вяземский лежал, сцепив зубы, перекатывая горячую голову.
— Елена!.. Елена!.. Выдь ко мне!.. — застонал он. Елена сжалась в комок.
— Ну, иди! Спасенье мое, любовь! Иди, прикажи!.. И я умру!
Оглушенная словами насильника, Елена не видела, как мельник принес Грязному вина.
— Отойдите, родимые, дело глаза боится! — попросил старик.
Опричники отошли, Грязной приложился к баклаге.
Мельник нагнулся над князем, положил ему руку на голову и стал шептать заклинания.
По мере того, как он шептал, кровь текла медленнее и с последним словом совсем перестала течь.
Потом старик достал что-то зашитое в тряпицу и повесил мешочек на шею князю.
Вяземский вздохнул, но не открыл глаз.
— Подойдите, отцы родные, — сказал мельник. — Унялась руда, будет жив князь.
Опричники обступили князя.
Глаза старика сделались неподвижны. Начав морочить, он продолжал как будто прислушиваться к шуму колеса.
— Ходит, ходит колесо кругом, что было высоко, то будет низко, что было низко, будет высоко… Наточен топор, наряжен палач, потечет теплая кровь… Слетят головы с плеч, много голов на кольях торчит.
— Чьи головы на кольях торчат? — спросил испуганный Басманов шепотом.
Мельник, казалось, уже ничего не слышал. Только губы шевелились.
Басманов отвел старика в сторону.
— На! — сказал он, доставая кошель. — На, колдун проклятый! Поворожи и мне, чтоб удача всегда была!
— Изволь, батюшка, изволь. Для твоей милости ничего не пожалею! — мельник откуда-то вынул еще мешочек. — Знаю, люб ты царю!
— Откуда знаешь? — испугался Басманов.
— Я много чего знаю, — зашептал мельник. — Ты мешочек-то на шею повесь! Только не сымай с себя и святой водой не кропись — против нее наговорное слово не властно.
— Добро, — перебил Басманов. — Помни — не будет мне удачи, повешу как собаку!
— Ты деда не тронь! — подошел Грязной уже совершенно пьяный. — Ты чего у него отнял?… Верни!
— Пойди, ополоснись! — оттеснил его Басманов. — Мерещится тебе.
— Погоди! — Грязной уцепился за Басманова. — Думаешь, я пьян?… Да, пьян! Пьян!.. А почему? Бог всех нас проклял! Мы… мы скоро будем резать брат брата, как Каин Авеля. Мы все сами себя зарежем!
Басманов вырвал наконец бархатные обшлага, оттолкнул Грязного.
Тот пошел к коморе и вдруг увидел в траве сережку. Она блеснула алмазным камнем.
Грязной, качнувшись, упал на траву и схватил сережку, поднес к налитым хмелем глазам, понюхал и зажал в кулаке. С трудом поднялся и, раскинув длинные руки, прижался лбом к стене коморы, застыл в напряжении. Никто ничего не заметил.
— Эй, ты! — Грязной обернулся к стремянному, свирепо поводя белками. — Клади его на попону. Пеленай! — кивнул он на князя. Вяземский все еще был в; обмороке. — Едем!
