народы мои!
Между тем костры под котлами и столбами запылали, а на срубы поднялись палачи.
Первым вывели боярина Дружину Андреевича Морозова.
Иоанн, в порыве раздражения, обрек было его на самые страшные муки, но вследствие общей любви москвитян к боярину он осудил его на менее жестокую смерть.
Морозов взошел на сруб, перекрестился.
— Ведаю себя чистым перед Богом и перед государем, — ответствовал он спокойно, — передаю душу мою Господу Иисусу Христу! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого захочет!
С этими словами Морозов еще раз перекрестился и опустил голову на плаху.
Раздался глухой удар, голова Дружины Андреевича покатилась, кровь его обагрила доски помоста.
Палачи схватили Вяземского, который от пыток почти не стоял на ногах. В глазах его читалась отрешенность, смешанная с презрением ко всему. Его подвели к большому котлу, в котором уже закипала вода. Костер тем временем разгорелся.
Старого мельника втащили на этот костер и приковали к столбу. Мельник ничего не замечал вокруг. Углубленный в самого себя, он бормотал что-то себе под нос и с видом помешательства приплясывал на костре, гремя цепями.
— Шикалу! Ликалу! — говорил он. — Слетались вороны на богатый пир. Подымайся, ветер, от мельницы! Кулла! Кулла! Разметай костер, загаси огонь!
И в самом деле ветер поднялся над площадью, он раздул подложенный под колдуна хворост, и пламя, вырвавшись сквозь сухие дрова, охватило мельника.
И в эту минуту над площадью раздались голоса:
— Блаженный идет! Смотрите! Смотрите! Блаженный идет!
Площадь затихла. Казни приостановились. Гремя веригами и железными крестами, блаженный пробирался сквозь толпу и шел прямо на Иоанна. Против обыкновения, судорога подергивала эти улыбающиеся уста, как будто с кротостью боролось другое, непривычное чувство.
— Ивашко! Ивашко! — кричал блаженный издалека. — Ивашко! Меня-то забыл! Посмотри на блаженного, — он подошел к царю, встал напротив. — Что ж не велишь казнить блаженного? Чем Вася хуже других?
— Бог с тобой! — сказал царь, достал горсть золотых. — На, Вася, помолись за меня!
Блаженный подставил обе руки, но, тотчас же отдернул их, и деньги посыпались на землю.
— Ай, ай! Жжется! — закричал он, дуя на пальцы. — Зачем ты деньги в огне раскалил? Зачем в адовом огне раскалил?.
— Ступай, Вася! Оставь нас, тебе здесь не место!
— Нет! Мое место здесь, с мучениками! Дай и мне мученический венчик! За что обижаешь меня? — юродивый вдруг засмеялся и стал пальцем показывать на Ивана. — Смотрите, смотрите! У него рога на лбу! У тебя козлиные рога выросли! И голова-то твоя стала песья!
— Прочь, сумасшедший! — закричал царь и, выхватив копье из рук ближайшего опричника, он замахнулся на юродивого.
Крик негодования раздался в толпе.
— Не тронь его! Не тронь блаженного! — крики неслись по всей площади.
Царь сделал усилие над собой и переломил свою волю. И с пеной у рта, с сверкающими очами, с поднятым копьем, он стиснул коня ногами, налетел вскачь на толпу осужденных и пронзил первого попавшего ему под руку. На бледном лице Иоанна показался румянец, на лбу надулись синие жилы.
Над лесом шумел ветер. Смеркалось.
Вокруг еле тлевшего костра сидели разбойники. Звучала заунывная песня; Она вплеталась в тревожный шум ветра..
Серебряный сидел в стороне, на сухой валежине. Он был погружен в свои невеселые думы.
— Эй, эй!.. Смотри! Кто там? Кто? — закричали голоса, — Князь, никак твой стремянный!
Серебряный поднял голову.
Лесную поляну пересекал на коне Михеич. Старик был бледен, седло под ним съехало. Князь встал ему навстречу.
— Батюшка, Никита Романыч! — скатившись с коня и задыхаясь, заговорил Михеич, — Уж где я тебя не искал, и у кривого дуба, и на мельнице.
— Где она?! — перебил князь.
— А мельницы уж нет, и колдуна нет — одни головешки остались.
— Все знаю! Что случилось с Еленой Дмитриевной? Говори! Что?
— Не кори меня, — сказал мрачно Михеич. — Нечего было делать, проводил ее, батюшка, в девичий монастырь. Там и оставил. — Серебряный замер. — Я, говорит, там с недельку обожду.
Серебряный хотел что-то сказать и не мог.
— Да ты не опасайся, что она подстриглась! Сил, говорит, наберусь.
— Едем! — решительно сказал Серебряный. — Далеко монастырь?
— Верст сорок будет, да куда ж на ночь-то.
— Едем, Михеич. Передохни и поедем! Окружившие их разбойники мрачно молчали. Один сказал:
— Бросаешь нас, князь? Все зашумели.
Серебряный остановил их жестом.
— Мое слово крепко! — обратился он ко всем, — Я скоро обернусь! Беда у меня, братья, — тихо добавил он с болью и тоской. — Как вернусь, все вместе пойдем бить челом царю. Государь милостив, он нас простит!
После казни царь вновь уехал в Александрову Слободу. Вечером он сидел один в своей опочивальне.
— Зверь ты этакий, — с такими словами вошла его мамка Онуфревна, — как тебя еще земля держит, зверя плотоядного? Кровью от тебя пахнет, душегубец! — Иоанн ничего не ответил. — Погоди, погоди! Разразится гром Божий над теремом твоим, выжжет он всю твою нечистую слободу! И тебя убьет, окаянного!
Слова Онуфревны проняли его насквозь лихорадочной дрожью. Он сел на постель. Зубы его застучали.
— Ступай, Онуфревна, ступай, — Иоанн взглянул на мамку неприветливо.
— Что ты меня гнать вздумал. А ты на долготерпение-то Божие слишком не рассчитывай. На тебя и у самого у Господа терпения не станет. А Сатана-то обрадуется и войдет в тебя! — Старуха, 0 медленно передвигая ноги, удалилась.
Вдруг что-то застучало в окно. Иван Васильевич вздрогнул/ Он к чему-то прислушивался.
Молния за окном осветила всю палату. Страшный удар грома потряс опочивальню.
Иван вскочил на лежанку, встал на нее ногами, прижался спиной к расписанным изразцам, стараясь раствориться в них.
Половицы приподнялись, и из-под них выглянула чья-то окровавленная голова. А потом показался и весь призрак, это был Вяземский.
— Здрав буди, Иване! — раздался глухой голос. Царь хотел закричать, но не смог. Удары грома следовали один за другим. В трепетных, зловещих отблесках молний за Вяземские показался Федька Басманов в женском летнике, за Федькой вылез колдун. Они затеяли вокруг лежанки странный, фантастический танец. Наконец, из-под полы медленно вышел боярин Морозов, за его спиной стояли призраки, все в верной одежде..
Морозов протянул к Ивану Васильевичу руки, и все мертвецы закружились вокруг Иоанна.
— Иване, Иване! На суд, на суд! Настал последний час!
Иван громко закричал. Спальники вбежали в опочивальню. Царь, обессиленный, повалился к ним на руки.
— Последний час, — захрипел царь. — Последний час! Все в церковь! Все за мной!
