Дверь открылась, и в светлицу ступил Морозов. Он чуть повел глазами, и обе девки, кланяясь ему на ходу, быстро убежали.
Дружина Андреевич подошел к Елене, взял ее за обе руки, приблизил к себе.
— Здравствуй, моя жена перед людьми и Богом! — торжественно выговорил он. — Пусть теперь попробует кто-нибудь обидеть тебя!
— Спасибо, Дружина Андреич, — вздохнув, сказали Елена.
— Но и ты поклянись тоже. Клянись, что не обесчестишь ты седой головы моей!
— Клянусь, — прошептала Елена.
Морозов рывком обнял ее, жадно и страстно приник к ее губам. Елена, простонав, с трудом освободила губы. Задыхаясь, жалобно попросила:
— Дружина Андреич, молю тебя, повремени немного… Дай мне привыкнуть.
Морозов нахмурился, но быстро превозмог себя, улыбнулся.
— Так и быть, немного повременю, — ласково провел рукой по ее голове. — Я понимаю тебя.
Четверо всадников ехали лесом. Серебряный и Михеич впереди, а их новые товарищи чуть поотстав от них. Один из спутников затянул песню, другой стал подтягивать.
Михеич подъехал к князю.
— Боярин, — сказал он. — Я слышал, как эти двое промеж себя поговаривали… черт знает, — все, кажись, по-русски, а ничего понять нельзя. Опасаюсь, уж не лихие ли люди?
— Да, я, чай, уже недалеко до Москвы! — отвечал князь.
— Эх, батюшка, я понимаю — одно у тебя на уме. Оно, конечно, Елена Дмитриевна славная девица, а и шею-то торопиться в хомут совать в твои годы…
Пронзительный свист прервал Михеича.
— Берегись, боярин! — закричал он.
Сильный удар обрушился на князя, свалил его с седла.
Из-за кривого дуба выпрыгнули несколько человек. Двое схватили Серебряного, двое других навалились на Михеича.
— Вот мошенники! Ведь подвели же, окаянные! — завопил Михеич.
— Кто такие? — спросил грубый голос
— Бабушкино веретено в дедушкином лапте, — ответил старший из спутников князя.
— Не тряси яблони! — сказал черноглазый и выехал вперед.
Руки нападавших тотчас отпустили схваченых, и неизвестные люди исчезли за кривым дубом.
— Что ж, боярин, — сказал молодой, помогая князю подняться. — Говорил я тебе, что вчетвером веселее!
— Уж такое веселье, тетка твоя подкурятина! — в сердцах заметил Михеич.
— Теперь только до мельницы добраться — там и ночлег, и корм лошадям найдешь, — продолжал, подсаживая князя в седло, молодой. — Дотудова дай тебя проводить, а там и простимся.
Четверо всадников тронулись дальше. Михеич снова склонился к Серебряному.
— И угораздило же их, окаянных, тащить нас на мельницу.
— Да что тебе там, худо что ли?
— Худо, что там мельник.
— Что ж с того, что он мельник?
— Как что?… Разве ты не знаешь, князь, что нет мельника, которому бы нечистый не приходился сродни? Али ты думаешь, он сумеет без нечистого плотину насыпать? Да черта с два!
— Слыхал я про это, — ответил князь, — Да только теперь не время разбирать, бери, что Бог послал.
Вскоре они добрались до места. Месяц взошел на небо. Развалившаяся мельница и шумящее колесо были озарены его блеском.
Молодой строго наказывал старику-мельнику:
— Чтоб боярин всем был доволен! Понял? И не морочь. Мы ведь друг друга знаем.
Мельник, что-то ворча, повел приезжих в комору, стоявшую недалеко от мельницы.
Серебряному помогли прилечь на мешки с мукой.
Пока мельник разжигал лучину, спутники князя прощались с ним.
Молодой поклонился Серебряному.
— Не поминай лихом, боярин!.. И еще прими мой совет: никому на Москве не хвались, что отодрал, как Сидорову козу, слугу Малюты Скуратова.
— Спасибо за услугу! А если когда встретимся, не забуду я, что долг платежом красен, — сказал Серебряный.
— Не тебе, а нам помнить услугу, князь. С того света вытащил, — поклонился Серебряному старший.
— Прощайте, молодцы! Может, имя свое скажете?
— У нас имя не одно, — отвечал молодой. — Вот я покамест, Ванюха Перстень, а там, может, и другой прозвание найдется.
— А где ж отыскать вас, не ровен час? — спросил Михеич.
— Спроси у ветра, — усмехнулся Перстень.
— Тьфу, тетка твоя подкурятина! Что за народа! Словно вьюны какие.
— Ладно, старичина, — отвечал Перстень, удаляясь. — Если за чем понадобимся, приходи к тому кривому дубу!.. А не найдешь меня там — спроси у мельника. Он скажет, как отыскать Ванюху Перстня!
Они вышли.
— Уж больно увертливы, — покачал головой Михеич. — Да и народ-то плечистый, не хуже Хомяка. А как; ты думаешь, боярин, что за человек этот Матвей Хомяк?
— Я думаю, разбойник, — отвечал Серебряный, засыпая.
— И я то же думаю. А этот Ванюха Перстень?
— Я думаю, тоже разбойник.
— И я так думаю, — зевнул Михеич. — А тебе как покажется, боярин, который разбойник будет почище, Хомяк или Перстень?
Серебряный не ответил. Измученный скачкой, он сразу уснул, как убитый.
Вдруг раздался конский топот, и повелительный голос закричал под самой мельницей:
— Эй, колдун!
Видно, новый приезжий не привык дожидаться.
— Эй, колдун, выходи, не то в куски изрублю! — закричал он еще громче.
— Тише, князь, тише, — мельник уже спешил к гостю.
Михеич увидел через щель коморы, как приезжий привязывал лошадь к дереву. Оглянувшись на князя, тихо пошел к выходу.
— Колдун, помоги мне! — зарыдал вдруг князь и повалился подошедшему мельнику в ноги. — Озолочу! Пойду в кабалу к тебе!
Мельник отшатнулся в страхе.
— Князь, боярин!.. Опомнись!
— Помоги! — вскочив, Вяземский схватил мельника и стал трясти. — Одолела меня любовь, змея лютая!
Мельник со страхом слушал князя. Он опасался его оуйного нрава.
— Добро, князь! — старик оглянулся на мельничное колесо, освещенное месяцем. — Что увижу, то и скажу, — пообещал он дрожащим голосом.
Укрывшись за кустами, Михеич в испуге следил за происходящим.
Мельник и князь подошли к мельничному колесу. Все было тихо. Только колесо продолжало шуметь и вертеться. Сова завывала порой в гуще леса.
— А есть ли у тебя, боярин, какая вещица от нее? — спросил старик.
— Вот.
Князь показал голубую ленту.
