Закажите себе еще кофе. Не уходите, я сейчас вернусь.
Ему понадобились десять минут. Он устало сел, вытер лоб грязным носовым платком.
– Ну, у Билла Сэмюэлса вчера был выходной. Холтон зашел утром около одиннадцати. Объявил дежурному Фостеру, что государственный прокурор Бен Гаффнер просил его взглянуть на записку, найденную в квартире Верц. Фостер открыл архив и дал прочитать фотокопию. Ответа на вопрос, откуда Холтон узнал о существовании записки, по-прежнему нет.
– Можно мне попробовать?
– Давайте.
– Холтон знал, что дело ведете вы?
– Конечно.
– Знал, что из вас ничего не вытянет?
– Знал.
– Знал, кто работает с вами?
– По-моему, знал… Ох, проклятье, этот кретин мотоциклист! Он сказал, что своими страданиями я вполне заслужил удовольствие от наблюдения за процессом разборки. Я подписал счет за свой завтрак и его чай и пошел за ним следом.
Машина стояла в тени. Прислонившийся к ней Наденбаргер, на сей раз в спортивной рубашке с вертикальными зелеными и белыми полосами, стоял, улыбаясь и переговариваясь с парочкой здоровенных загорелых девчонок-тинейджеров в шортах. Заметив нас, он что-то проговорил, девчонки оглянулись и медленно пошли прочь, время от времени оборачиваясь.
– Все путем? – спросил он, открыв дверцу машины.
Стейнгер захлопнул ее.
– Может, ради побочных доходов сдашь свою пасть в аренду? Чтобы люди держали там шмотки, костыли, кресла-качалки, велосипеды. Небольшой дополнительный заработок.
– Ну-ка, минуточку, Эл, я…
– Заткнись. Закрой большую пустую дыру, зияющую на твоей дурацкой физиономии, Наденбаргер. Прекрати подпирать машину. Я только хочу выяснить степень твоей дурости. Ты ежедневно становишься мировым чемпионом среди дураков. Как тебя уломали разболтать про записку, оставленную медсестрой?
– Уломали? Никто меня не уламывал.
– Но ведь ты о ней рассказал, правда?
– Ну.., если честно…
– После моего предупреждения, что ты никогда не слышал ни про какую записку?
– Ну.., это совсем другое дело, Эл.
– Он просто пришел и спросил, что мы нашли в квартире?
– Нет. Он сказал, что расстроен из-за ее убийства. Подъехал совсем рано утром. Я только встал, вышел кликнуть собаку. Он сказал, они с женой ее очень любили и были очень благодарны. Сказал: “Не хочу нарушать правила или путаться под ногами, но, может, надо привлечь других следователей, так могу устроить”. Эл, я твое отношение к этому знаю, поэтому ответил, что сами справимся. Он спросил, далеко ли продвинулись, и я доложил, что нашли записку, пересказал, что запомнил, добавил, что типа, которому она написана, – то есть вас, Макги, – уже хорошенько проверили.
– А почему ты не посмеялся?
– Над чем, Эл?
– Над тем, что они с женой очень любили малютку медсестру. И были очень благодарны. Господи Иисусе!
– И что тут такого?
– За что, скажи на милость, Дженис Холтон благодарить Пенни Верц?
– Кто говорит про Дженис Холтон?
– Да ведь ты говоришь, что Холтон сказал тебе…
– Холтон! Мимо меня проезжал мистер Том Пайк. Мистеру Холтону я не сказал ни единого слова, черт побери. У мистера Тома Пайка была всего пара минут. Ехал в аэропорт, срезал путь по дороге мимо моего дома, увидел меня, тормознул, потому что расстроен убийством девушки. Ну, теперь видишь, совсем другое дело! А?
Стейнгер утихомирился:
– Ладно. Другое. Он действительно хочет помочь любым способом. А медсестра ухаживала за миссис Пайк. Лью, черт возьми, ты еще кому-нибудь упоминал о записке хоть словом?
– Никогда. Ни разу. И не упомяну, Эл.
– И Пайку не должен был говорить. – Стейнгер повернулся ко мне:
– Пришли к тому же, откуда ушли. Слушайте, я разузнаю у Холтона. Если сочту нужным, то вам сообщу.
Я взял его под руку и отвел в сторонку, чтоб Наденбаргер не слышал.
