— Эмоциональные проблемы. Эта история с ее поисками стабильности… Я сделал так, чтобы она была… доведена до нужного состояния. Ее муж… словом, он все сделает.
— Ты столковался с Говардом Бриндлем?
— Помогите мне. Пожалуйста.
— Ты, чертов ублюдок, хочешь знать, сколько лопат надо на то, чтобы заткнуть тебе рот?
— Да что же вы от меня хотите наконец?
— Говард не мог иметь с тобой никакого дела. Даже в могиле, даже в собственной могиле ты бесстыдно врешь! Говард — превосходный парень. Спроси кого хочешь.
— Бриндль — мой баг! Шпионящее устройство! Он работает на меня! Любой законник, если он общается с криминальными делами, знает, что такое живой баг! Через пять минут разговора с ним о смерти Фреда Харрона, я знал, что его убил он!
— Говард не способен обидеть и мухи!
— Да черт бы вас побрал, он сам признался мне в этом! Он сидел у меня в кабинете, и булькал, и вздыхал, и заламывал руки. Он, видите ли, не хотел его убивать! Просто так получилось. И что это с ним впервые в жизни. Что на самом деле он очень хороший. Глядя на него, этому даже можно поверить. Но за ним целая гора трупов! Он не хотел признаваться, не хотел даже после того, как я несколько раз поймал его на лжи. Но потом он понял, что я пущу в ход историю с Харроном, если он не сознается. Так что он в конце концов сознался, и был очень недоволен, когда я прокрутил ему запись. Не тогда же, конечно, потому что я не был уверен, что он не унесет кассету, оставив меня на полу с проломленным черепом. И я сказал ему, что это дубликат, и что оригинал хранится у меня. Никто раньше не мог так подловить его. Я знал, что он сделает все так, как я скажу, и поэтому пользовался я этим очень осторожно. Я велел ему остаться на побережье и не терять со мной связи. У меня были различные планы на его счет, но тут погиб Левеллен. И я придумал превосходный план, один из самых лучших. Я велел ему жениться на ней.
— И вы думали, он сможет?
— Тут полно воды. И она все прибывает.
— Так поплавайте немного.
— У меня сердце вот-вот выскочит из груди.
— Ничего, скоро оно отдохнет на славу.
— Вы еще хуже Бриндля! Вы — жестокий убийца! У вас нет сердца. Просто нет сердца… Да, я велел ему жениться на ней и он женился на ней! Он ошивался вокруг. Был у нее на побегушках. Делал всю неприятную работу. Он всегда бал при ней. А она была одна. Он всем казался таким славным парнем. Я сказал ему, что круиз — превосходная идея. Почему бы и нет? Яхта и деньги — что еще нужно человеку для круиза? Я велел ему использовать любую мелочь, чтобы она поверила в свое безумие. А когда начинаешь верить, что ты свихнулся, ты в очень скором времени свихнешься на самом деле. Начинаешь делать непонятные глупости. А раз оказавшись внутри такой клетки, выбраться очень нелегко, особенно если рядом есть человек, который следит за этим.
— Вы сказали, что он — убийца. Так что ж вы не велели ему убить и ее? — Она стоит слишком дорого для такого риска. Было бы много шума, кто-нибудь непременно начал бы выяснять, откуда у нее взялось такое наследство. Могли начать потрошить Бриндля, всплыли бы его прошлые дела. Я сказал ему, что если он убьет ее, Я изжарю его на медленном огне. Послушайте, Макги, я могу записать это все для вас, если хотите.
— Так вы думаете, он не убьет ее.
— Я не знаю. Такие, как Бриндль, непредсказуемы. Если он сможет придумать, как сделать это, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения, что произошел несчастный случай, он это сделает. Или покончит с собой из-за какого-нибудь внезапного порыва. Такие люди пытаются так или иначе надуть окружающих всю свою жизнь. Они думают, что все остальные — круглые идиоты. Они думают, что все так же скучны и пусты изнутри, как и они сами. Я знал, что иду на риск. Но с другой стороны, я точно знал, что у нее не будет возможности поднимать скандал. Мертвая или сумасшедшая, она в любом случае выходит из игры. Поверьте мне, Макги, миллионы стоят такого риска. Вы никогда не получите больше подобного шанса, даже если проживете еще столько же.
— Да, наверное, — сказал я тихо. — Думаю, да.
Эта мокрица извивалась на дне грязной ямы, вода лилась ему на уши. А Тед, наверное даже не подозревал подвоха. Пожалуйста, помогите мне разобраться в этом вопросе, мистер Коллайр. Я хочу, чтобы моя дочь была в безопасности, если со мной вдруг что-нибудь случится.
И Коллайр позаботился о его дочурке на славу. У него на посылках был веселый услужливый сопиопат, он только и дожидался самой странной, самой необычной работы. Позаботься о Тедовой дочке. О моей девочке. Подари ее старому доброму Говарду Биндлю.
Белый холодный свет заливал могилу, вокруг лампы велись мотыльки, задевая мохнатыми крылышками могилу Тома Коллайра. Он издал какой-то странный звук и, наклонившись поближе, я увидел, что он плачет. Нижняя губа его кривилась и дрожала. Бедный Том. Ладно, час потехи прошел. Все долги заплачены. Пусть теперь кто-нибудь другой нанимает убийц, сводит с ума, торгует обманом оптом и в розницу и вообще всячески забавляется.
Я сжал древко заступа с такой силой, что мои натруженные ладони свело от боли. Дикое, жестокое желание подавил я в себе: взять сейчас лопату и быстрыми четкими ударами закопать яму вместе с содержимым, от ног до скривившегося лица, разровнять место, заложить срезанным дерном и забыт сюда дорогу. Хихиканье, доносившееся из могилы, напоминало кваканье лягушек в канале.
Я достал из кармана нож, прыгнул в яму, надрезал несколько петель, стягивающих ему руки. Остальное пусть распутывает сам. Прихватив обе длинных лампы и взяв заступ подмышку, я заправился к машине. Я шел еле-еле, словно нехотя, словно кто-то дергал мое ватное, непослушное тело за веревочки. Мне так хотелось убить его, почему же я этого не сделал, повторял я про себя, шатаясь, как пьяный. Я едва разыскал огни фар «Агнессы» в темноте. Бездумно свалив весь принесенный скарб в ящик, я уселся за руль, и только там меня, наконец, отпустило. Постепенно я пришел в себя, почти сразу развернулся, выехал из развалившихся ворот, берегом канала выехал на дорогу у моста, по ней единым духом домчался до автострады — и, уже совершенно успокоившись, отправился домой.
Когда озабоченность, усталость и тоска отступили, верх немедленно взяло чувство юмора. Я представил, как это чучело, шатаясь добирается домой, на свою шумную вечеринку. А вот и снова я, девочки мои! Мой славный канареечный костюмчик вывалян в грязи, а в волосах полным-полно песку! Бумажник мой, знаете ли, пуст, а челюсть едва не сломана чьим-то кулаком. А я так плакал, ой-ей-ей!
Но тем не менее гораздо больше меня забавляла другая вещь, менее шутовская. Он доберется до дома только к рассвету, когда все уже разойдутся, примет душ, вычистится, переоденется. Запрется у себя в кабинете и наберет домашний номер Хиспа. И когда Лоутон Хисп подойдет и скажет «алло», какой звук первым вырвется из горла Тома Коллайра? Полагаю, тихое бульканье. А потом, после непонятно долгой паузы, Хисп услышит: «С Новым Годом, Лоутон, вот все, зачем я тебе звонил!» И повесив трубку, Том Коллайр будет мрачно и недоуменно смотреть в стену, а потом будет придумывать, чтобы такое ужасное сделать со мной, и ничего дельного придумать не сможет…
До конца старого года оставалось не более двух часов. И мне почему-то не хотелось проводить их с кем бы то ни было. Даже с Майером.
В Бахья Мар я сразу свернул к докам, чтобы не нарваться на какую-нибудь празднующую компанию друзей и знакомых, которые непременно захотят, чтобы я к ним присоединился. «Молния» тихонько покачивалась на волнах. Из какого-то смутного ощущения, что так будет лучше, я зажег сразу же одну лампу в салоне. Время от времени меня еще передергивало, но после доброй порции джина прошло и это. Немного приободрившись, я вдруг вспомнил, что зверски голоден. В холодильнике нашелся еще солидный кусок мяса, что окончательно примирило меня с загубленной праздничной ночью. К уютному скворчению сковородки я решил добавить что-нибудь проверенное, изящное и любимое, и поставил кассету Джулиана Брима.
Приняв душ, я надел старую голубую рубашку, заново наполнил бокал, уселся поудобнее и залепил пластырем ладони. Против моих ожиданий, волдырь вскочил только на левой, да и то не очень страшный. Майер говорит, что где-то на пересечении афоризмов и софистики должна лежать область суждений, которые называются афоризмами. Они выражают совершенно особенное состояние человеческого
