продолжал молчать, над чем-то усиленно раздумывая.
— А юнец-то прав. — ответил за него боцман. — Надо сматываться отсюда.
Он достал из кармана свой неразлучный перочинный нож и принялся было выковыривать бриллианты из саркофага, но тут наконец вмешался капитан.
— Юнец-то может и прав, — закричал он вдруг на боцмана раздраженно, — но ты, Дитц, форменный болван!
Он выхватил у опешившего боцмана нож и, закрыв его, положил себе в карман.
— Если нас схватят и найдут при тебе эти бриллианты, — принялся втолковывать он багровеющему боцману, — то тайну этого подземелья выколотят из нас без всякого сомнения. Учитывая дикие обычаи этой невежественной страны, нас тихо кокнут, после чего закопают без всяких опознавательных знаков в ближайшем овраге. В любом случае нам не видать ни этого золота, ни этих бриллиантов, даже если вмешаются “наши друзья” американцы. Совсем иное дело, если мы завалим вход, замаскируем его и слиняем отсюда подальше в надежде на светлое будущее. А вот уже после войны нам ничего не помешает получить мексиканскую визу да вывезти все это отсюда к чертовой матери без лишнего шума и всяческих там хлопот…
— А если его до того времени отыщут? — засомневался боцман.
— Если не нашли за эти годы, — ответил капитан, — то не найдут и сейчас.
Боцман громко скрипнул зубами, переваривая сказанное капитаном и не в силах оторвать жадного взгляда от блистающего саркофага. Он стоял молча поодаль, не вмешиваясь, как сторонний наблюдатель, каковым сейчас, в сущности и являлся. В этот момент борьба шла исключительно между характеристиками этих двух людей, и мое вмешательство было явно неуместным. Боцман прекрасно понимал, невзирая на врожденное тупоумие, что доводы капитана убийственно справедливы, но было видно, что здравый смысл уже перестал быть мерилом его деяний. Он снова протянул руки к бриллиантам, но капитан опять накричал на него, обозвав упёртым ослом, и боцман нехотя сдался. Но он вдруг злобно поглядел на меня и процедил сквозь зубы:
— Всё бы хорошо… но как бы этот писюк никому не проговорился! — и он, передернув затвор, сделал движение дулом автомата в мою сторону, словно вознамерился вдруг меня пристрелить.
Это уже было слишком. Я перепугался не на шутку, не зная, куда бежать, но капитан с потрясающей сноровкой выдернул у боцмана из рук автомат, двинул прикладом в живот, а когда боцман согнулся — въехал по голове. Боцман упал на колени, выронив свой фонарик, но я быстро нагнулся и подхватил его.
— А я и не собирался сдаваться! — напыщенно проговорил я от страха, как бы оправдываясь за несовершенные еще действия. Я до сих пор не знаю, на самом деле боцман хотел меня убить, или просто делал жест… Но одно мне было тогда ясно наверняка — до Мериды нам уже не добраться никогда, тем более имея на руках боцмана, узревшего горы дармового золота. Капитан и сам прекрасно понимал, что наша смерть не смогла бы оправдаться никакими идеалами в мире, тем более что она никак не могла повлиять на судьбу Третьего рейха. Так не лучше ли сохранить себе жизнь, вполне благоразумно сдавшись в плен?
Боцман встал на ноги, и лицо его заливала кровь из рассеченной головы. Капитан зашвырнул его автомат подальше в угол и указал на выход из пещеры. Боцман поплелся первым, за ним я, поддерживая раненого под руку на особо крутых ступеньках, процессию замыкал бравый капитан. Мы выбрались наконец из подземелья на белый свет.
Боцман к тому времени совсем пришел в себя, и мне показалось, что он уже начинает сожалеть о недавней своей глупой выходке. Капитан приказал нам основательно завалить узкий лаз камнями, засыпать принесенной с обвалившегося склона землей, а затем накидать на это место побольше сушняка и поджечь его, чтобы скрыть под слоем пепла и горелого мусора все следы бывшего провала. Теперь, в свете принятия новой стратегии, всякая маскировка была неуместной. Капитан бросил свой автомат в реку, и мы тронулись в обратный путь.
К обеду, голодные и измученные вконец, мы вышли на ту же самую дорогу, с которой, спасаясь от погони, свернули вчера, и сдались первому же подвернувшемуся патрулю.
…Я не стану описывать те мытарства, которые мы перенесли в различных мексиканских тюрьмах. Нас хотели в конце концов расстрелять без суда и следствия за то, что мы перебили полицейский патруль на дороге, ведущей в Мериду, но тут за нас и на самом деле заступились американцы, растолковав слишком импульсивным и весьма скорым на окончательные решения мексиканцам, что в разряд бандитов, к тому же сдавшихся добровольно, а не захваченных в бою, мы не попадаем в любом случае, а военнопленные, к каким мы безусловно в таком случае относимся, заслуживают гораздо лучшей участи, чем выпала нам. В конце концов американцы договорились с властями (иначе это были бы не американцы), что- то им по своему обыкновению наобещав, и тупорылые латинцы нехотя, но все же нас им уступили. Нас переправили в американскую миссию, и через несколько дней мы уже плыли на пароходе во Флориду, вкушая все прелести цивилизованного с нами обращения наших великодушных противников.
Однако судьба попыталась перехитрить нас, по крайней мере — меня, и вместо долгожданного лагеря для военнопленных меня ждало новое испытание. Где-то между Мексикой и Тампой во Флориде наш транспорт атаковала другая немецкая подводная лодка, и мы пошли ко дну. Из нас троих тогда спасся я один. Боцман погиб при взрыве торпеды (его изуродованное тротилом тело подняли из воды на спасательное судно), а капитан исчез. Я подумал, что он тоже погиб, и благодарил судьбу за то, что она оказалась ко мне так благосклонна — ведь при взрыве мы находились все трое в одном помещении, а я не получил и царапины. Я всерьез уже начинал верить в то, что феномен Божественного Провидения существует на самом деле. Мне не давали покоя индейские богатства, найденные нами в джунглях Юкатана. Я не помышлял уже ни о каком флоте, ни о какой войне, меня не пугали уже никакие “ужасы плена”, как их нам расписывала наша пропаганда. Я ведь слышал весьма достоверные рассказы о том, какие прекрасные условия существования создавало для союзных летчиков и подводников, попавших в германский плен, наше командование, и потому надеялся на то, что более гуманные американцы не заставят меня страдать сильнее. К тому же я не намеревался в плену пропагандировать нацистские идеи, или попросту артачиться, как делали многие наши фанатики, усугубляя свое положение, и потому мог ожидать гораздо более счастливой жизни до самого конца войны.
Так оно и вышло. В то время всех пленных, попавших на американский континент, отправляли в засушливые и пустынные районы Калифорнии и Невады, чтобы с их помощью осваивать новые земли. Меня же оставили во Флориде, затем отправили в Майями, где я вскоре получил место переводчика (я хорошо знал английский язык, потому что мой дед по отцу был англичанином, с ним я и провел почти всю свою жизнь до призыва в армию). В конце войны я познакомился с одной немкой, то есть американкой немецкого происхождения, и после капитуляции Германии и начала массовой репатриации всех пленных на родину, она стала моей женой. У нее были родственники в иммиграционном департаменте США, и потому я сначала получил вид на жительство, а вскоре стал и полноправным гражданином Америки
На работу я устроился в торговом порту, где заработки в те времена были просто колоссальными, однако мысль овладеть богатым кладом индейцев майя не оставляла меня никогда. И вскоре я стал предпринимать в этом направлении весьма деятельные шаги.
Сначала я разработал план. По этому плану мне следовало отправиться в Мексику, отыскать пещеру и вынести из нее ровно столько алмазов и золота, сколько можно, не привлекая ничьего внимания, перевезти через границу. Обналичив драгоценности в США, можно было позаботиться и об остальной части богатства. Да, план был хорош. Важно было только добраться до того холма, и точка.
Летом 1953 года я наконец начал осуществлять свой план. Прибыв в Мехико, я отправился в Кампече. От тех разрушений, что мы наделали своими торпедами 11 лет назад, и следа не осталось. Зато на набережной появился обелиск в память о новобранцах, которых мы тогда отправили на
