III — должен добиться какими угодно средствами, чтобы в марте не был подвергнут голосованию вопрос о моем начальствовании в Галлии. Предложи Люцию Эмилию Павлу (это был мнимый сторонник аристократов) еще денег и намекни ему, что Курион — мой сторонник».
Получив эпистолу, старик Оппий, казначей Цезаря, долго сидел в задумчивости. На его обрюзгшем лице было полное недоумение.
«Заплатить десятки миллионов сестерциев двум этим негодяям! — пожимал он плечами. — Один, развратник, будет бросать деньги на любовниц, другой, обжора, на пиры… Люций Павл получил уже полторы тысячи талантов… Нет, Цезарь слеп, необдуманная щедрость доведет его до разорения…»
Однако ослушаться не посмел и отправился вечером к Куриону.
Он попал в самый разгар пирушки. За столом, с венками на головах, возлежали: сам хозяин, его супруга Фульвия, Целий, Долабелла, Эмилий Скавр с женой Муциен, разведенной супругой Помпея, и три сенатора.
Пили вино, совершая возлияния Вакху, когда раб шепнул господину имя Оппия.
«Опять с синграфами?» — вспыхнув, подумал Курной и уже собирался отдать приказание, чтобы рабы вытолкали Оппия в шею, но Фульвия, услышав имя казначея, сказала вполголоса:
— Прими. Может быть, тебе удастся взять у него в долг несколько сотен тысяч…
Извинившись перед гостями, Курион прошел в таблинум, где дожидался его старик.
Оппий начал издалека: он говорил о богатстве и могуществе Цезаря, не обращая внимания на недовольство торопившегося хозяина, а когда Курион с нетерпением прервал его, спросив, чего он желает, старик ответил:
— Стоит мне предъявить все твои синграфы к взысканию, и ты нищ. господин мой, как последний безработный пролетарий. Сейчас ты разорен, вчера твоя последняя вилла была продана с молотка, и остается только состояние твоей супруги, стоимостью около двухсот тысяч сестерциев… А так как некоторые синграфы подписаны и благородной Фульвией, то завтра я продам ее дом с коврами, статуями и рабами, а послезавтра новый владелец переедет в него.
Курион вытер ладонью пот с побагровевшего лица.
— Эти сннграфы… Я прошу тебя об отсрочке, — лепетал он. — Я постараюсь добыть денег…
— Нет, господин мой, — твердо возразил Оппий, — кредиторы тебе не верят, ни один всадник, сам знаешь, не даст тебе ни асса… Поэтому ты должен заплатить, иначе…
— …иначе?..
— …я приму меры… Но, зная тебя уже давно, я не хотел бы, чтобы знаменитый писатель и великий оратор, каким тебя заслуженно считает весь Рим, впал в несчастье…
Курион с надеждою взглянул на него.
— Такого же мнения и господин мой Гай Юлий Цезарь, хотя ты враждебно к нему настроен. Ты удивился его милосердию: он предлагает тебе перейти на его сторону и защищать его всюду против недружелюбия, зависти и несправедливости олигархов…
Побледнев, Курион тяжело опустился на биселлу.
— Но это… это… Теперь понимаю! — вскричал он. Цезарь скупил мои синграфы, взял меня за горло. И я должен поступиться честью и совестью…
Оппий презрительно засмеялся.
— Честь и совесть? Что это такое? Красивые слова, которые любят выкрикивать нечестные люди. Одно и другое покупается на вес золота. Если ты честен, то должен заплатить шестьдесят миллионов, а если доверяешь совести тех, кого поддерживаешь, то почему же оин не выручат тебя?.. А Цезарь предлагает тебе свою дружбу и свое состояние: бери, сколько нужно, но подчинить его требованиям…
— Условия? — прохрипел Курион.
Оппий, не торопясь, вынул эпистолу Цезаря и прочитал ее.
— Если ты согласен, внук Ромула, — прибавил он, — то завтра все синграфы на шестьдесят миллионов будут сожжены в твоем присутствии, а тебе выдан один миллион наличными, как приказал господин…
Старик лукавил: Цезарь не назначил определенной ежемесячной платы, и Оппий сам решил предложить миллион, полагая, что такие деньги прельстят разорившегося оптимата. Однако Курион, не моргнув глазом, презрительно вздернул плечами.
— Клянусь богами! — вскричал он с негодованием. — Ты или шутишь, старик, или насмехаешься надо мною! Что я буду делать с этим миллионом? Нищим и то я подаю в месяц половину этих денег! А потом работа… Ты учитываешь опасности? Покушения на мою жизнь? Подкуп наемных убийц? Поджог моего дома? Несчастный случай: идет по улице, а тебе на голову случайно — ха-ха-ха! — падает балка или каменная глыба? Враг ничем не брезгает, а когда узнает, что я, сторонник Цезаря, получаю от него квадрантарии… Но я не Клодия, дорогой Оппий!..
— Прости, господин, Цезарь требует, чтобы для всех ты оставался его врагом…
— Пусть так, — не унимался приободрившийся Курион, сразу почувствовав, что Оппий колеблется, — я согласен на три миллиона и ни одного сестерция меньше! Лучше передать, чем не додать, вот истина, которой я придерживался в жизни!.. Став же народным трибуном, я проведу законы, какие будет приказано, и сумею склонить на сторону Цезаря одного из консулов… Торг был заключен. Уходя, Оппий сказал: — Завтра синграфы будут сожжены, и я выдам тебе, господин, три миллиона. Каждый месяц этого же числа ты будешь получать столько же. А эту вещицу, господин мой, передай твоей благородной супруге, да сохранят боги ее драгоценную жизнь!
И старик протянул Курнону золотую диадему, усыпанную драгоценными камнями.
Добившись путем подкупа избрания консулами Гая Марцелла и Люция Павла, а народным трибуном Куриона, аристократы торжествовали.
Предупрежденный Оппием, Курион был изумлен, что Люций Павл — друг и сторонник Цезаря.
«Сенат считает его и меня противниками галльского триумвира, тем лучше! — думал он, покачивая головою. — Очевидно, сила не здесь, в Риме, а там, в Таллин. Оттуда он управляет политикой и течением нашей жизни, не жалея награбленного золота. Но чего он хочет? Еще управлять Галлией? Или не желает расстаться с легионами, мощной опорой в борьбе за власть?..»
Считая Цезаря великим политиком и демагогом и удивляясь его хитрости, изворотливости, а более всего — дальновидности, Курион не мог отделаться от мысли, что путь, на который толкнул его Цезарь, недостоин квирита. Однако взятых на себя обязательств не нарушал. Теперь он действовал не через Оппия, а лично доносил Цезарю о каждом своем шаге и о событиях в Риме.
Однажды вечером, полулежа в своем таблинуме, он писал:
«Гай Скрибоннй Курион, народный трибун — Гак Юлию Цезарю, полководцу и триумвиру.
Приказание твое действовать нападками на Помпея исполнено: я задал ему ряд вопросов. Вот некоторые из них: «Почему Помпей требует соблюдать законы, когда сам свонмн законами довел Рим до настоящего положения? Может ли быть стражем законов нарушающий законы, как, например, Помпей, который был одновременно консулом и проконсулом?» Справедливость моих упреков смутила Помпея. Теперь он находится в Неаполе, где, говорят, болеет.
С другой стороны, мне удалось, с помощью богов, обуздать строптивого консула Марцелла, который, председательствуя в сенате, предложил рассмотреть вопрос о провинциях. Благодарение богам! Я разгадал тайную цель консула, за спиной которого стоял непримиримый Марк Клавдий Марцелл, брат его, и первый заговорил о Галлии. Я сказал, что предложение консула справедливо, и если Цезарь должен сложить с себя начальствование над галльскими легионами, то не так же ль обязан поступить Помпей? Предложив отозвать Цезаря и Помпея, я наложил veto на все рогации Марцелла.
Помпей, кажется, подозревает меня в тайных сношениях с тобою. Я слышал, как он сказал, удаляясь из сената после моих нападок на него: «За спиной Куриона, несомненно, стоит Цезарь». Однако друзья уверили его, что я — самый преданный из мужей, защищающих власть олигархов. Прощай».
