состоянии грусти и растерянности. Его угнетало тяжелое положение отечества, и он, облачившись в траурную одежду, перестал стричься и бриться, не надевал на голову венка. Так же, как и прежде, он, по примеру Ромула. ходил босиком и без туники — в темной тоге, надетой на голое тело.
Он беседовал с друзьями, когда вошел Лабиен.
Взглянув на мрачное лицо сурового мужа, подражавшего Катону Цензору, Лабиен подумал: «Вот неприятный человек, живущий в идеальном государстве Платона! Цицерон прав, утверждая, что Катон одинок в мире: не замечает никого — ни друзей, ни выродившихся потомков Ромула…»
Лабиен заговорил о слухах, носившихся в лагере, будто Помпею суждено поражение, и выразил опасение, что легионарии, услышав о предсказании халдеев, могут растеряться и во время битвы перейти на сторону Цезаря, но Катон перебил его:
— Удивляюсь, Лабиен, что здравомыслящие люди могут еще верить восточным прорицателям, которые об-манывают за деньги легковерных мужей… Успокойся и успокой своих друзей. Наш вождь Бибул примет необ-ходимые меры…
И, обратившись к любимому стоику, прибавил:
— Что такое Фатум и можно ли верить предопределению? — спрашиваешь ты. Трудно утверждать, что это божество, наделенное разумом, а если Фатум не божество, то, может быть — совокупность законов, движущих жизнями, своеобразный порядок мироздания? И если это так, то…
Лабиен не стал слушать и поспешил уйти.
IV
Положение плебса, голодного, обремененного долгами, становилось с каждым днем все тяжелее, и Сальвий, изверившись окончательно в обещаниях Цезаря, вспомнил о Целии и Долабелле, на которых указывал некогда Клодий как на мужей, способных вести борьбу. Понимая, что собственные выгоды должны толкнуть их к одновременной защите плебеев, он отправился к Целию.
Целий, сын путеолского ростовщика, друг Цицерона, был муж легкомысленный, честолюбивый, не имевший твердых политических убеждений: некогда сторонник аристократов, он стал цезарьянцем и исполнял должность претора. Теснимый кредиторами, требовавшими уплаты огромных долгов, он возымел мысль предложить законы, но медлил, не будучи уверен в поддержке комиций и боясь выступить против Цезаря.
Войдя в атриум, Сальвий увидел молодого мужа с землистым оттенком лица, с синеватыми кругами под глазами и преждевременными морщинами на лице. Он был в одной тунике и занимался тщательным рассматриванием ваз, полученных от Цицерона.
«Если я продам три лучшие вазы, — размышлял он, — у меня останется еще пять… Конечно, жаль лишиться изображений нагой Данаи, ласкаемой золотым дождем, Одиссея и сирен, Приама над телом Гектора… Но что же делать? Без денег — смерть. А Цицерону скажу, что вазы разбили рабы…»
Стоя на пороге, Сальвий смотрел на Целия.
«Будет ли он бороться? Сторонник Цезаря, он если и пойдет с нами, то не из любви к плебсу».
Целий поднял голову:
— Что тебе нужно, друг мой? — спросил он, подходя к нему. — И почему проник ты в мой дом незамеченным? Уж не вор ли ты или наемный убийца?
Сальвий вспыхнул:
— Не суди, господин, о человеке по старой тунике: нередко под рубищем таится честность, а под тогой с пурпурной каймой подлость и злодейство…
— Ты прав, друг мой! Но скажи, что тебе нужно? Если ты голоден, я повелю тебя накормить, если ты.-
— Господин мой, я не нищий, а вождь пролетариев, избранный вместо погибшего Клодия… Я пришел предложить тебе сотрудничество в борьбе с нобилями…
Целий задумался: в голове промелькнула мысль о ротациях и выгоде, которую можно извлечь из поддержки неимущими…
— Если ты обещаешь мне помощь, я выступлю в комициях, — сказал он. — Что думаешь о законах, которые я предложу: квартиронаниматели не должны платить за прожитое время; все долги отменяются?..
Лицо Сальвия порозовело.
— Господин мой, — радостно вскричал он, — если ты предложишь эти законы, все пролетарии и городской плебс поддержат тебя… И, если прикажешь, — понизил он голос, — мы выступим с оружием в руках…
— Хорошо, подготовь народ, а я сделаю свое дело. Сальвий вышел, дрожа от нетерпения. Борьба! Она представлялась ему продолжением деятельности Клодия, неумолимого трибуна, священным заветом великого популяра Сертория, непримиримостью Мульция и Малы, любовью к свободе Спартака и ненавистью к нобилям Катилины!..
Лициния встретила его на пороге: она месила грубое тесто из отрубей, и руки ее по локоть были выпачканы.
— Что с тобой? — вскричала она, заглянув в веселые глаза мужа.
— Борьба начинается… Да помогут нам боги добиться лучшей жизни…
— Лучшей жизни? — шепнула Лициния, и слезы покатились по ее исхудалому лицу.
Она плакала, прижавшись лицом к плечу мужа, о долгих годах тяжелой жизни, яростной борьбы за существование. Став давно плебеянкой в силу безвыходности, она забыла о далеком прошлом. А потом — годы борьбы… годы унижений и тайной проституции, чтобы заработать несколько ассов на существование… ложь и увертки перед мужем: «Заработала, помогая волшебнице собирать травы».
— Не лучше ли было погибнуть в темной яме, чем медленно умирать, как мы умираем? — говорила она, рыдая и размазывая руками в тесте слезы по лицу.
Сальвий рассказал о готовности Целия возобновить борьбу.
— Муж мой, — вздохнула Лициния. — Целий маленький человек, — не чета Катилине…
— Кто знает? И Спартак был неизвестен, когда начинал борьбу у Везувия, а лотом…
— Делай, как находишь лучше, но я не доверяю силе и влиянию Целия и Долабеллы…
Сальвий рассердился:
— Не каркай, как ворона, а то накличешь беду-. Сомневаться в удаче — не начинать дела. А мы должны всегда быть уверены в победе…
Рогации Целия были встречены противодействием консула и магистратов. Особенно резко выступал городской претор Требоний. Но законы прошли в комициях. В городе происходили беспорядки, а на форуме — побоища. Требоний, сброшенный разъяренной толпой с его судейского места, спасся бегством.
Народ неистовствовал. Пришлось вызвать конницу. Толпа разбегалась, не помышляя об участи своего вождя. Консул, взбешенный выступлением Целия, запретил ему отправлять служебные обязанности, и Целий, не подчинившийся приказанию его, был силою стащен с трибуны. Народ не выступил в защиту вождя, и Целий не мог оставаться в Риме после такого публичного бесчестия.
— Поеду искать правосудия у Цезаря, — заявил он друзьям и, решив выехать из города, отправился вечером к Сальвию.
— Сегодня я послал гонца в Массалию к изгнаннику Милону, — сказал Целий, садясь у очага, — он нас поддержит…
— Кто? Убийца Клодия? — возмутился Сальвий. — Нет, вождь, ни один популяр не пойдет с вами!
— Но не всё ли равно кто будет способствовать общему благу? — удивился Целий.
