Перестал защищаться. Фатум был неумолим, как закон, как вековечное предначертание. Тем лучше! Он умрет, как подобает римлянину. Его подвели к бревну, и палач приказал ему опуститься на колени.
— Мне, Помпею Великому, на колени? — вскричал Секст и ударил его в зубы с такой силой, что палач упал замертво.
Помпей яростно отбивался от легионариев. Он пробился было к помертвевшему от ужаса Титию и едва не убил его — подоспели воины и оттеснили Секста.
Он был опять окружен.
Титий кричал хриплым голосом:
— Связать ноги, связать!
Помпеем овладели, пытались его связать, но он лежа отбивался ногами. Рядом с ним валялись трупы, стонали раненые, — он видел их и говорил воинам, тащившим его к срубу:
— Кого хотите казнить?.. Переходите на мою сторону, и вы получите земли, дома, деньги… Казните злодея Тития…
Легионарии колебались, перешептывались. Подбежал центурион и стал хлестать их виноградной лозою. Они не посмели ослушаться его и вновь овладели Секстом.
Голову Помпея положили на бревно. Он отбивался связанными ногами, и его держали несколько человек. Центурион схватил секиру и с размаха ударил Секста по шее. Голова отделилась от туловища. В темноте она казалась большим черным мячом.
Титий приказал бросить голову в кожаный мешок и отвезти Антонию. А на другой день объявил в Эфесе, что произошла ужасная ошибка; в темноте вместо беглого невольника убит легионариями Помпей. Однако эфесяне не поверили Титию: зная, какой любовью пользовался Секст в Италии и Азии, они поняли, что Антоний, боясь ненависти италиков, прибегнул к обману, чтобы избавиться от вождя республиканцев и заодно отвлечь от себя гнев народа.
Известие о смерти Секста Помпея быстро распространилось по Азии. Рабы и бедняки оплакивали мужественного вождя.
Лициния, узнав о смерти Секста, не находила себе места: ей казалось, что жизнь остановилась и жить не стоит. С болью в сердце она села на коня и поскакала в Эфес, чтобы в последний раз взглянуть на Секста, почерпнуть у него мужества и непреклонности, обдумать у его трупа, как жить, что делать.
Медленно ехала по шумным улицам Эфеса. Толпы детей, занятых играми, мешали уличному движению. Здесь играли в остракон — слышался возглас: «Ночь или день!» — и пойманный мальчик становился ослом, нес на своей спине победителя; там играли в медную муху — мальчик кружился с завязанными глазами на месте и кричал: «Иду охотиться на медную муху», а ему отвечали: «Не поймаешь» — и били его бичами из коры папируса; дальше дети ходили на руках, на ходулях, катили медные обручи, девочки играли в мяч. Шум, крики, возгласы носились над улицами.
Лициния рассеянно смотрела на игры детей. Мысли ее были далеко: вспоминала дни, проведенные с Секстом, его любовь, и слезы заволакивали глаза.
Недалеко от форума, в грязной уличке, она спешилась и пошла вперед. Навстречу ей шел лысый старик, и она смутилась, подумав: «Встреча с плешивым несет неприятности». Она поостереглась вступить с ним в беседу и, привязав коня к изгороди, вошла в таберну. Здесь было несколько моряков, два-три горожанина, старая блудница. Все были пьяны и пели вразброд, не слушая друг друга.
Лициния подозвала раба, прислуживавшего посетителям, и стала расспрашивать о Помпее. Невольник сообщил, что обезглавленный труп Секста выброшен за Магнезийские ворота и лежит, должно быть, между холмом и болотом.
Лициния заплакала. Секста Помпея Великого выбросили из города, как падаль, по приказанию Тития, и эфесяне равнодушно отнеслись к надругательству над трупом!
Она сунула рабу горсть монет и велела нанять людей, которые помогли бы ей похоронить славного мужа. Вскочив на коня, она отправилась в южную часть города. За Магнезийскими воротами Лициния нашла раздетый донага, обглоданный собаками труп и, горестно всплеснув руками, опустилась на колени: «Он ли это?» — думала она.
Взяла его руку и по шраму, полученному Секстом в бою, поняла, что это он, надежда угнетенных, ее любовь, и, рыдая, билась в отчаянии головой о влажную землю. Подходили люди. Лициния повелела воздвигнуть погребальный костер, облить его маслом и зажечь.
Когда вспыхнуло пламя и охватило труп, она вспомнила слова Секста о борьбе и решила, не мешкая, отправиться в Рим: мысль о покушении овладела ею с необычайной силою.
«Там сидит трусливый паук, вредное насекомое, терзающее тело римского народа, — думала она, — и я не успокоюсь, пока не поражу презренного тирана в самое сердце!»
Костер догорал. Она ждала, когда можно будет собрать в урну (Прах и кости, — его дух должен незримо пребывать с нею до самой смерти и воодушевлять к борьбе за республику, за свободную жизнь, за человеческое достоинство.
Все разошлись. Она осталась наедине с прахом доблестного мужа. За эти несколько дней она поседела и как-то сразу состарилась — появились морщины, щеки обвисли, но глаза остались те же — горячие, живые, непреклонные.
Собирая прах и кости в урну, она уже не плакала. Зачем скорбеть, когда он здесь, рядом с нею? Его душа соединилась с ее душой, и они теперь — кажущаяся Альфа и Омега жизни в круговороте времен и вечного возвращения в мир.
«Разве он умер? Нет, он живет, все видит и слышит, но не так, как мы, а по-иному; он воплотился в меня, а когда и я умру, мы войдем в тела, родственные нам по духу, в тела мужей, стойких и мужественных, и будем продолжать борьбу».
В Эфесе она села на судно, отплывавшее в Брундизий, и смотрела на земли и острова, мимо которых проходил корабль, с горячей верой в торжество правды и справедливости.
Книга третья
I
Двум мужам не давали покоя мысли о власти, и каждому из них она представлялась как единственная цель жизни, как завершение войн, преступлений, убийств и подлостей, которые стоили многих усилий, душевных волнений, бессонных ночей и которые давали уже свои плоды. Но по-разному смотрели дуумвиры на власть и по-разному вели свою политику. Иначе и быть не могло, — мужи отличались друг от друга: один был изнеженный воин, помышлявший о пирах и восточных наслаждениях, другой — холодный, рассудительный эгоист, мечтавший о власти человека над человеком, о подчинении его своей воле, порабощении его духа.
По мнению Антония, народы должны были удовлетворять потребности правителей, содержать их, пополнять ряды легионов и поддерживать в борьбе за власть против врага внутреннего и внешнего. На людей, выступающих против власти, он смотрел как на злодеев, строящих козни против богов, и готов был оправдывать демагогию и низменные цели правителей. Он любил роскошь, золото, драгоценности, вина, великолепный разнообразный стол, а больше всего женщин — не душу, а тело, не ум их, а ласки, не строгость, а податливость, и не очень верил тем, которые уверяли его в своей любви; он придерживался восточного взгляда на любовь, не признавая духовной ее стороны.
Легко поддающийся женскому влиянию, Антоний находился сперва под властью Фульвии, а затем
