при мне. Лидия Викторовна на полставки в интернате работала. Директор наша решила строем ребят водить: в столовую, в классы. Мол, порядку больше будет. А Балашова на дыбы: 'Я - не унтер, а они - не оловянные солдатики, нечего казарму разводить'. И отказалась.
Сами понимаете, директору нашему это очень и очень не нравилось. Если не более. А что до остального... Вот мы с мамой часто спорим, даже до ругани дело доходит. Мы спорим, можно ли с учениками абсолютно честным быть, честным на равных. Я думаю, можно. Мама говорит, что это подлаживание, игра в поддавки. Я хоть и держусь своего мнения, но больше на словах. В школе это у меня не выходит. Балашовой легче. Она, в общем, не учитель. Какой с нее спрос? Труд вела, воспитателем была. Конечно, легче. И у нее... мышление, конечно, не педагогическое. Возьмем такой пример. Вот мою маму ученицы, не дай бог, спросили бы, как косметикой пользоваться, какая мазь лучше... Да они у нее и не спросят. Я просто предполагаю. Мама сразу бы им выдала: рано о женихах думать, учиться надо. Меня бы спросили, я бы, наверное, как-нибудь вывернулась, открутилась... Все же учитель, а здесь... Не знаю, не смогла бы. А Балашова с ними о таких вещах спокойно разговаривала. Рецепты им давала. Я видела у девочек записи, как маски делать. Она им, в общем, правильно говорила: мази вам не очень нужны, а пока живете в деревне, пользуйтесь овощами, фруктами, молоком. Делайте маски... Не знаю, может, это и правильно, но... непривычно. Учителям это не нравилось. Мне, откровенно говоря, тоже. Она с ними не только о косметике разговаривала, но и о более сложном. Как женщина с женщинами... Но вот как она эти разговоры вела... в общем-то нужные. Знаете, Семен Алексеевич, спросите лучше у нее. Она скрывать не будет, в этом я уверена. А мне трудно через третьи руки, через слухи вам объяснять. Я с ней была так: здравствуйте - до свидания. Мама тоже. Так что с ней поговорите.
- Да... Видимо, так... - согласился Лаптев. - Хотя она в больнице сейчас. Ну, подождем.
Анна зимняя бралась за дело всерьез: снег повалил круче, и не похоже было, чтобы он таять собирался. Тянуло холодным ветром, верховым.
У автобусной остановки Лаптев с Катей начали прощаться. Девушка недалеко жила, возле аптеки.
Прощаясь, договорились о завтрашнем. У Кати подруга работала товароведом, и через нее можно было точную цену вещей установить. Пальто, ботинок, костюмчика. Но не только установить, а и получить документ. Твердый, с печатью. Дело того требовало. Катя обещала все это сделать завтра.
В последний момент Лаптев пожалел девушку. В вязаной шапочке, легком пальто она казалась моложе своих небольших лет. Девочка-старшеклассница. В очках для строгости. А пожалев, он сказал:
- Может, вам не стоит связываться, Катя? Ведь ваша начальница узнает. Мы-то, старые, ко всему привыкли. К крику, к ругани... Или вы правда замуж выходите, уезжаете?
- Никуда я не уезжаю. Зоя себе оправдания ищет, вот и придумывает. Вообще-то я, конечно, трусиха. Когда кричат на меня, боюсь. Нехорошо прямо делается. Но еще хуже будет, если ребята спросят про Балашову, а ответить нечего. Это еще страшней. Все мои высокие слова... прахом. Тогда из школы убегай. И вообще, ведь нехорошо все это, очень нехорошо... Ладно, до свидания, я побегу, мама беспокоится. Завтра все сделаю и постараюсь, как вы говорите, засмеялась она, - с печатью.
Она засмеялась и, повернувшись, побежала прочь. И сразу пропала в темноте. Только легкие скорые шаги были слышны. Но недолго.
На остановке Лаптев один стоял. И в автобусе было негусто. Редкие люди сидели нахохленно, подняв воротники. Старенький автобус продувало холодным ветром. Декабрь наконец-то повернул на зиму.
6
Во времена неблизкие прошла рядом с поселком большая стройка. Отгрохотала невдалеке, сделала свое дело, ушла и оставила на память 'стройрайон', в котором было четыре 'генеральских' дома - сейчас детский сад и ясли, два десятка 'немецких', под непривычно высокими красными черепичными крышами, дюжина 'восьмиквартирок' да толпа бараков. 'Стройрайон' лежал на окраине поселка. Его, конечно, не бросили, заселили, но обратили в свою веру. Дворы 'восьмиквартирок' и бараков - общих домов, доселе в поселке невиданных, мигом заполонила разношерстная толпа сараев, сарайчиков и сараюшек. Здесь водили кур да поросят, кроликов да голубей, а кое-где и коз. До коров, правда, дело не дошло. А остальную землю, сараями не захваченную, поделили на малые клочки, обнесли заборами. И теснились в этих игрушечных огородиках грядочки редиса и лука, кустики помидоров, 'болгарки' да 'синенькие'. А кое-кто и деревья сумел посадить: вишен пару, абрикосину или яблоню.
'Стройрайон', как и всякая времянка, быстро дряхлел, кое-где рушился. Но, словно мохом старости, все более обрастал какими-то нелепыми пристройками-скворечнями, летними душевыми, гаражами, неизвестными будками и в скором времени грозил если не рухнуть разом или сгореть от одной спички, то слиться в единое, латаное-перелатаное, фантастическое человечье жило.
В один из таких домов-'восьмиквартирок' и шел Лаптев, в дом, где жили Балашовы. Но идти к ним следовало в последнюю очередь, сначала же обстоятельно с соседями поговорить, добро что нашелся повод - предстоящие выборы и должность агитатора.
Во дворе дома, как и во всем жилгородке, недавний снег уже почернел. Нещадно чадила котельная, из трубы ее днем и ночью тянулся шлейф аспидного дыма. Лаптев остановился посреди двора, стал внимательно дом разглядывать. Ветхий был дом, облезлый. Резко пахло грязной мыльной водой, помоями, из-под люка переполненного 'септика' тянулся вонючий ручей.
Из подъезда выглянула простоволосая седая старуха в зеленом солдатском бушлате и высоких калошах на босу ногу.
- Вы не из райсовета, гражданин? - хрипловатым голосом спросила она.
- Нет, - ответил Лаптев.
Она разочарованно хмыкнула, но не ушла и глядела на Лаптева оценивающим взглядом.
- Может, вы по объявлению? Мотоцикл покупать? Так Василий на работе.
- А какой мотоцикл? - спросил Лаптев.
- Зеленый 'Урал' с люлькой, - принялась объяснять старуха, подзывая Лаптева к себе. - Идите, я вам расскажу. - И она все рассказала. О Василии, который пьет; о жене его Полине, которая ругается; о детях, которые могут сиротами остаться; о деньгах, которых всегда не хватает.
Лаптев представился. Слово 'сотрудник редакции' произвело некоторое впечатление, и женщина вызвалась собрать людей у себя. Что и сделала. Людей оказалось негусто: трое пенсионеров да две женщины помоложе. Все они пришли одетыми по-домашнему, отговариваясь делами. И Лаптев их не задержал. Он быстро рассказал, что нужно, и люди стали расходиться. А Лаптев, заглядывая в список избирателей, начал спрашивать об отсутствующих. Пришла очередь и Балашовой.
Одна из женщин уже на пороге была, но, о Балашовой услышав, уходить повременила.
- Так ее нет? - спросил Лаптев.
- В больнице, болеет.. .
- Так и запишем, в больнице. А это какая же Балашова? - словно вспоминая, проговорил Лаптев. - Это не учителя жена, какой в прошлом году умер?
- Она самая.
- Да-а, - сочувственно вздохнул он, продолжая игру. - Дети остались. Человек еще не старый был. Вот она жизнь... Ну, а как вдова? Замуж еще не вышла? Она вроде молодая? - спросил он и исподлобья взглянул на женщин. Две из них на диване рядком сидели, одна, все так же, у дверей.
- Пока не вышла, - сказала хозяйка квартиры. - Женихов вроде много. А вот замуж что-то не торопятся брать, - она хохотнула и на товарок глянула. Те усмехнулись понимающе.
- Женихи? - переспросил Лаптев.- Какие женихи?
- Да какие женихи у безмужней женщины бывают, такие и у нее.
- А-а-а, - догадался Лаптев. - Вот оно что. Да-а-а, - протянул он осуждающе.
- Из-за этих женихов, - доверительно сказала хозяйка, - из-за них она и проворовалась. Вот до чего они нашу сестру-то доводят. С ними только завяжись.
- Я слышал, слышал, - заинтересовался Лаптев.- Но не поверил. А выходит, правда? Не брехня?
