свяжешься с подельником, или попросту будешь страдать, потому что спички закончились или конфет захотелось, или буликов[3] в баланду добавить. Дорога – это жизнь. Которая держится на системе 'цинков', специальных условных знаков, отстукиваемых в соседние камеры, разговорах через дольняк, и систему разного рода материальных составляющих, в первую очередь нитей – 'контролек', 'тропинок', 'коней', сплетенных из распущенных носков, свитеров, даже ремней спортивных сумок. Наверное, во многом именно поэтому хаты для БС, изоляции и называют 'шерстью'. Они ходят в свитерах, не распуская их, и им спокойней дают загнать их с воли.
Итак, Антошка определился – не был, не состоял, не имел. Но это еще не всё – новичок, пока не обжился, не понял что к чему, не свыкся со своей судьбой – сидеть и ждать, своим всё ещё слишком длинным, ещё 'вольным' языком способен легко испоганить свою жизнь практически навсегда: стоит ему даже в шутку болтнуть что-то лишнее – и увязнешь в собственной же паутине.
Например, идёт по телевизору одна из современных 'культовых картин' 'Криминальное чтиво'. Десяток раз, в разных вариантах и переводах, по телику и на диске, Антоха смотрел как Бутч валит педиков, спасает ниггера, как Траволта вмазывается и танцует. Уже почти наизусть выучены жесты, выражения, все это на воле так легко, так безобидно… Миловидная француженка (Антоха все забывает, как ее имя…) невинно просит Бутча доставить ей наслаждение языком: сначала ты, нет ты… Все, казалось бы, как уже тысячи раз до этого. И Антошка наш, не чувствуя опасности, осмелев, и уже оставшись с хатой, комментирует вслух: – Да я бы эту пилотку поношенную и трогать бы не стал… (героине уже за 20-ть, а Антохе только исполнилось девятнадцать…)
И все. Попался Антошка, через легкомысленный бездушный вольный 'разговорчик' – а что, бобра сейчас попробовал бы? – и уже определен в обиженные, спит на полу на голом матрасе, драит до блеска каждое утро 'долину' (отхожее место), стирает чужое белье, и так далее – поражен во всех правах. И не на время – эта печать на всю дальнейшую лагерную жизнь (а она, если пошла по кривой, скорее всего будет такой и далее, вероятность очень высока) – возможно, до самой своей бесславной смерти. Не интересует никого – было это, не было – попал Антоха ногами в жир, повёлся на легонький базар, и теперь это уже не Антоша, а какой-нибудь 'Покемон', 'Покер', 'Полу-покер', или еще какое подобное существо с соответствующей званию погремухой…
Траволта, Бутч, массаж ступни, Тарантино, девчонку звали вроде бы Камилла, но какое теперь это имеет значение… Zed is dead, baby, Zed is dead...
Ладно, предположим лучшее: Антошка-моркошка оказался осторожней, не вляпался в подобный майонез, не стал полу-призраком, даже с разрешения людей ему дозволено стоять на дороге (хвастовство про службу в охране не забыто, но удалось съехать по простодушности характера и отсутствию других косяков). Стоит он по полсуток у решки, точкует малявки, груза, контроль – куда пошло, во сколько, кому. Его делюга идет как положено: прошли два-три месяца следствия, дальше суд (решили не запираться, идти особым порядком, поскольку сразу уже всё выложили – поэтому все будет быстро). 'Косачки' (кассационной жалобы, косухи) не будет, поскольку пошли особым порядком. И – лагеря. Дадут даже по максимуму от двух третей – считай, повезло, но хоть не 162-я.
Посчитаем, во сколько это все обошлось?
В ходе следствия, пусть с терпилой даже пришли к примирению, и выплатили ему, положим пятерку или десятку (испуганные родственники, папа-мама плюс аппетиты терпилы). Но машина уже стартанула, даже не машина, целый состав, со множеством вагонов. Его не остановишь. Чтобы закатать Антошку на стандартные по 161-ой два с половиной – 'работали' пепсы (ППС-ники), разбежавшихся доискивал РУБОП или ОМОН, следователи, адвокаты, конвой на ИВС и в СИЗО, судьи, гастарбайтеры, менявшие стояки на централе, законодатели, прописавшие в этот самый УК и 161-ю и ещё много чего интересного, прокуроры, в поте лица нагонявшие жути на общество во всяких 'чрезвычайных происшествиях', газетных комментариях и так далее – закопаны проедены и розданы под видом 'заработной платы' (без никакого, заметим в скобочках, произведенного продукта) – миллионы рублей.
Кроме того, Антоха загубил свое начатое образование (начал, правда другое). Его знакомая (знакомые) девушка (девушки) – пишут пока горячие письма, впрочем, не исполненные уже особой надежды – сам Антоха отвечает неряшливо, редко, его растущий организм требует еды, домашнего внимания. Мама с папой носят и носят к одному и тому же окошечку бесконечные передачки и носятся по инстанциям с безнадежными жалобами. Будущее врача, клятва Гиппократа, или какого-то там Томсона-Шмомсона – растворилась, как сон. Впереди – довольно определенное будущее новоиспеченного новобранца криминального мира – за годы бессмысленной отсидки он научится ещё многим вещам, не связанным с медициной, о которых он даже и не подозревает пока.
Кому всё это нужно?
Только тем, кому нужно, чтоб у России не было никакого будущего, кроме медленной криминальной и системно-ментовской агонии. Самое интересное, что у среднестатистического Антошки все могло сложиться совсем по-другому, если бы поменялось, скажем несколько циферок: не миллиарды на создание 'универсальных солдат' – ментов-гастарбайтеров и всей мышиного цвета безличной безгероической, лишенной мужества и разума системы – а тот же бюджет, те же деньги – на создание обычных рабочих мест с производственным товаром и услугами. Чтоб хватало Антошкиным предкам на сотик и ему на 'Umbro' (пусть поддельную, связанную нелегалами в подвале). Не бессмысленные 2,5 года 'хозяину' всего-то за сотик – а возмещение в несколько крат ущерба – пусть тому же государству, но плюс возможность не идти по кривой, не реабилитироваться потом ещё годами.
Все очень просто – общество, которое сидит на нефтяной игле, и не производит другого реального продукта во все возрастающем и количественно, и качественно, и технологически объёме – превращается в орды воюющих по древним законам банд. И это вовсе не законы справедливости, а законы захвата, отката, обмана. Общество, где Антошка не может купить цветов девушке, не украв вязаной шапки 'Asidas' – это тупик, в котором комфортно себя чувствует только тот, кто непричастен, наблюдает сверху, кто сам не будет банчить перцем и дезоморфином, чьи дети не попробуют кокса и трепета человеческой плоти под рукояткой ножа или пистолета, – тот, кто непричастен к нынешней обычной нищенской жизни: её хозяин и его обеспеченные детки-конфетки…
Вот и сидит Антошка за ширмой, на долине, оправляется.
– Кто там на дольняке? Дайте отлить скорее, – хмурится Волчара, вставший поздно, к середине дня.
– Это я, Антоха, груза отправляю хозяину! – радостно орёт Антоха.
Волчара, тоже бывший когда-то таким же оптимистом-бздюком, милостиво разрешает:
– Ну, удачно отбомбиться!.. Давай, быстрее только, не задерживай добрых и честных людей, не задумывайся…
Сидит Антоша со спущенными штанами, упершись взглядом в коллаж из 'Плейбоя' – все, что государство приготовило на его молодую жизнь в данный момент. Сидит и вздыхает в сотый раз – можно ведь было, можно было тогда не брать эту бестолковую 'Моторолу' с 'Умброй' поддельной?! Можно… Его нехитрые мысли перебивает голос из чрева тюремной канализации:
– Два один[4], два один, это шесть ноль… Воду убей!
Антоха выключает кран. Из отверстия доносится:
– Два один, два один! Сигаретами не богаты? А программа есть? Совсем высохли.
– Сейчас, узнаю! – вскакивает Антоха, быстро оправляется, натягивает штаны, бежит, потом возвращается, цинкует три-три по парапету, кричит весело:
– Шесть ноль, это два один! Есть 'Прима' и 'Балканка', будете? Программу тоже тусанете возвратом, перепишете себе. Только КАМАЗ[5] загоните.
Вновь та же тюремная бесконечная суета, отвлекающая от одной, до боли разрывающей сознание мысли – за что? за что? за такую мелочь? где справедливость?
Лучше не думать, отвлечься… И правда, самому интересно, что там по программе – 'Голый пистолет' или 'Чужие-2'? Вернут обратно, надо поинтересоваться. Америка, Траволта, 'Полицейская Академия', сладкие сны, лица девушек с долины, всегда нагло смотрящие прямо в глаза…
