Юра понял: – Тоже не люблю их.
И все. Он замолчал. Я, то что нужно, высказал – доходчиво и ясно. Дальше посмотрим – какие будут действия.
Днем, после обеда, одного из двоих оставшихся под сомнением назвали с вещами. Он был, казалось бы, удивлен, но быстренько собрал вещи, смотал рулет. Потом выяснилось, что его перевели в другую хату. И все, финита, наши продолжали пить чай, забивать пули, играть по-дурному в нарды на поллитра воды, на съесть полбуханки чис-кейка, бесились короче в меру – особо никто ничего и не заметил, не понял – ну перевели человека, и перевели. Перевели и забыли, тюремная память коротка, сегодня ты в одной семейке ломаешь хлеб, завтра – в другой... Большинство находится вне этой борьбы, редко кто откровенничает и о себе, и о делюге, а если что и говорит, то скорее оправдательное. Хотя новому наверное, знакомо это обостренное чувство, как инстинкт, иногда спасающее жизнь: если можешь избавиться от Иуды – избавься. Хоть это все непросто, а иногда и недоказуемо.
'В такой-то хате был выявлен сука такой-то, информацию сливал через письма. Был в...бан и выкинут из х.'
Юра напоследок все-таки добавил пару слов, пару звеньев недостающей головоломки:
– Уважаемый! То, что выносишь с собой на шмон – не надо носить.
– Что я ношу?
– Уважаемый, ты же понимаешь. То, что у тебя с собой на шмоне, ну, сам понимаешь что...
Вот и то, что ему нужно, что его беспокоит, и чем его напрягают (скорее всего, федералы). Вот недостающий пазл в головоломке – все-таки конкретно охотятся за связью, за телефоном. Значит, точно слушают разговоры. Анализ – хорошая штука, беспристрастная, вроде ни о чем поговорили, а складывается по полочкам один к одному: и судья об этой связи проговорилась, когда намекнула – ну, вы же можете по телефону с адвокатом вопросы согласовать. Когда я удивился – по какому? – она только устало махнула рукой – знаем, все знаем. Кто знает? И кто имеет власть над судьями, принуждая их судить невиновных? Кто, чья воля их послала творить преступления, прикрываясь законом? Федералы, контора – часть общего ответа. Это анализ. Добавь к нему синтез – и увидишь цельную картину войны, неизвестной войны внутри страны, в которой ни один предмет, ни один объект не появится нигде не будучи продуктом чьей-то воли – даже эта книга на вашем столе – именно такова, потому что такова чья-то воля, к которой приложена еще и ваша – взять именно эту, а не 'Большую кулинарную энциклопедию'.
Некоторые проявления этой войны – физические так сказать, описываемые иногда как гангстерские разборки, покупка киллеров, сталкивание одних с другими, подкидывание информации одной из оформившихся сил на другую, конкурирующую – в этой игре людьми зачастую, конечно, торчат ушки то конторы, то властных структур, среди которых еще и внутренняя борьба разделившихся неустойчивых царств и пирамид.
И анализ, и синтез – лишь добавки к тому, что на самом деле видишь и ощущаешь в полноте, духом – войну между землей и небом, тьмы со светом... И во многом этом знании – действительно, многая скорбь. Скорбь о потерях, о том, кем мы могли бы быть, и кем стали, к чему вела нас воля – кого к империи, кого к власти – и к чему привела: пуля в живот, или душевное омертвение, смерть при жизни. Выбрать жизнь – при торжестве смерти – это очень большой риск и искусство, которое необходимо, чтобы убедиться, что выбирая жизнь, ты выбрал жизнь – иногда это за гранью всего мыслимого, и тогда остается спросить только одно: как жить? – у Того, Кто и есть Жизнь.
В хату, действительно, заплывает иногда телефон. Но зная всю подноготную войны, и обстановки по всем фронтам – он особо и не нужен. Ну, иногда, маме позвонить, успокоить – она-то ждет всегда, да и то, так, поболтать, чтоб не расстраивалась, не переживала уж очень по творящемуся беззаконию, суду неправедному, больше похожему на преступление, как все, к чему причастна лютая злая воля. Ну, друзей послушать – у кого сын родился, у кого машина новая, в монастыре в этом году сложности – меда мало, да и грибов еще нет...
А то, что думают, что ношу 'балалайку' с собой во время шмона, и что искусно прячу – пусть думают. Значит, во-первых, не все хорошо со связью у наседки с ее хозяевами, а во-вторых, хозяева опасаются, боятся звонков – и пусть боятся, пусть трясутся – это их привычное состояние. Наше время придет, пока мы живы, а это им недоступно, хозяевам хозяев контор и их наседок, потому что они уже – мертвы, став чужими – аспидами и василисками – при их никчемной жизни, жизни подземно-подводных гадин.
# 22. Россия на воле.
Соотношение пассионариев ('пассион' – страсть, пассионарный – способный к жертве, самопожертвованию) и тихо-мирно обитающих реликтов, иными словами людей, лихих, воинствующих, 'длинной воли', и обывателей-землепашцев, а по нынешним меркам иногда и так – вертких челноков, бандитов, и бомжей, нищенствующих жителей брошенных лесных посёлков, не приспособившихся пробиваться, но и быть самостоятельными, не пить, не грешить, верить – всегда в Россию было где-то на порядок больше, чем в остальной Европе, за всю историю русской государственности. Этим соотношением характеризовалась необходимость устойчивой, жёсткой, централизованной, авторитарной – монархической власти, способной малой кровью удерживать семью, которой являлась Россия на протяжении веков, в бодром настроении духа, в прочной уверенности в завтрашнем дне (трансформировавшемся в партийно- бесплатный патернализм времён 'застоя': бесплатные путёвки, врачи, квартиры, хлеб почти что даром, коим кормят коров и свиней…). Россия не может не рождать красивых, стремящихся детей – и потому в нынешние времена нынешним властителям, чтобы хоть как-то обуздать эти сверх-ядерные русские энергии – приходится создавать и чеченскую мясорубку для парней и секс-глянец-индустрию для девушек, плюс гей- лесби, а попросту сказать – пидерсию, чтобы не дай Бог всё пошло в сторону созидания. Для этого (мало нам кавказско-турецкого рабства на наших границах) – в каждом городе заведён гарнизон – контингент, имеющий особый статус: чёрные люди за чёрный нал содержат чёрную, не дающую никаких налогов, экономику (кроме дачек – министрам внутренних дел и разного рода проверяющим). Об этот искусственный продукт жизнедеятельности не способной управлять по-другому Пидерсии бьются в священной для себя войне лучшие молодые люди, и от них терпят поношения и приставания практически все наши девушки. И третья роль, отведённая этим инородцам-иноверцам, наёмникам Пидерсии – быть в случае чего громоотводами, снимающими излишнее напряжение. Это своего рода – графитовые стержни, тоже нечто неживое, продукт экспериментаторов, громоотводы, в которые будут биться русские атомы, принося для авторов эксперимента – и энергию, и кайф, от самосознания насколько они овладели русской душой, её тайной, что способны удержать реакцию на нужном уровне. Мы для них в лучшем случае – атомы и батарейки. Некоторые даже пытаются классифицировать, меряя в процентах искренне верующую часть населения (академик Раушенбах: таковых 4-5 %, не более…), управляя остальной, более податливой, пластилиновой тепло-хладной массой, не обладающей зарядом воли, с помощью более простых, экономических средств. Например, стоит только напечатать денег меньше, чем произведено товаров и услуг, как эти самые производители выстроятся в очередь, расталкивая наименее активных, предназначенных на исчезновение. Жёсткий кнут дяди-печатника дензнаков приобретает повышенный интерес к его фигуре, к его функциям, находит спрос в его замене – и соответственно – строжайше отслеживается и карается любое произведение фальшивых денег. Сколько дают? Откройте УК, посмотрите сводки…
Есть способ более простой, но он – публичный, не такой скрытый, ведь мало кто знает – сколько мы сами произвели. Это способ изменения всего одной цифры в бюджете. Эту цифру не скроешь, поэтому здесь приходится прятаться Пидерсии за ширмой партийно-парламентских представительских функционеров, открещивающихся постоянно: это не мы, мы боролись 'за', а вышло 'против' потому что вот те-то сделали так-то… Одной цифрой в бюджете можно уничтожить миллионы русских. Одной цифрой в бюджете на финансирование сельского хозяйства разбомблено десятки тысяч русских деревень (а что такое настоящая Россия, если не деревня?), уничтожено сотни тысяч русских предприятий (а кто такой русский, если не работающий, придумывающий, изобретающий – от Калашникова до Сикорского и Харламова-Давыдова – 'Харлей-Девидсон'). Одна эта цифра жжёт и указывает, что мы живём не в семье, где детям заворачивают завтрак в школу, а в химере, где безумные экспериментаторы этих детей посылают в топку войны, продают
