И в темном тамбуре вагона, куда нырнул я на станции, чтобы добраться до города, она снова со мной, всю ночь мы ехали вместе...
Спустился с горы Сиенитной я напротив пожарки, У входа в пожарку, как всегда, сидел Дорофеич. Выставив деревяшку, он сидел смирно так и поглядывал по сторонам. Я подошел к нему, поздоровался, присел с ним на лавочку, и мы заговорили о разном: об осени, о журавлях и гусях... Потом осторожно, как бы между прочим, я поинтересовался Августой Ильиничной...
— Обнаковенная она, — охотно ответил Дорофеич. — Баба как баба, хорошая. Только не пофартило ей с мужьями: один бросил, другой помер.
— Одна живет?
— С матерью. Дети, трое у нее, выросли, разъехались... — Дорофеич помолчал и поинтересовался: — А ты с какой стороны ею интересуешься? Ежли насчет женитьбы, то в самую точку. Сойдемся мы с ней для разговору, она всякий раз спрашивает: нет ли на примете, Дорофеич, какого ни на есть ничейного мужичонки?
— Нет, я не собираюсь жениться, — сказал я. — Давно женат. Внуки растут...
— А зачем спрашиваешь?
— Учились мы с ней вместе, — сказал я; помолчал и добавил, соврав: — За одной партой сидели...
— Понятно, — сочувственно закивал головой Дорофеич. — Бывает. Учатся, бывает, люди вместе али служат, а потом встретятся... Вот я... — И Дорофеич принялся за рассказ о том, как он года два тому по делам пожарным в район ездил, встретил своего полковника, старого-престарого, в отставке...
Выслушав Дорофеича, я тоже, как и он мне, покивал головой, сказал так же:
— Бывает! — и попрощался.
Я отправился в профилакторий.
Профилакторий был пуст. Августа Ильинична куда-то отлучилась, закрыв входную дверь на деревянную затычку. И я догадался: она, как мы условились, пошла домой, чтобы приготовить угощение для совместного ужина.
Я собирал свои вещицы, думал: «Хорошо, что она отлучилась, без нее уйду...»
«Я не сдержу слова, — думал я, — я обижу ее, но пусть она меня простит. Иначе я не могу...»
Часа через два я был уже в высоте, на Осиновой горе. Провожали меня Ирасим и Евдоким. Они ехали на подводе, где лежал мой чемодан, а я приотстал, стоя на вершине. Сияло голубое приволье, ближние леса рисовались по-осеннему четко. Внизу между двух склонов виднелись домишки Берикуля — рудника моей далекой юности.
Солнце склонялось к краю земли. Я уезжал под вечер, надеясь еще засветло добраться до Воскресенки, а там сесть на попутную машину...
На душе у меня было как-то тоскливо. Я ощущал потерю. Я понимал, что это от неожиданной встречи с Гутей. Уж лучше бы мне с ней не встречаться. Пусть бы уж всегда жил в душе образ юной Гути!
«А может, это пройдет у меня, — думал я. — Позабуду я эту женщину, что мне в ней, а Гутя останется, светлая юность со мной останется».
«Хорошо, если бы так вышло!..»
«Так и будет! — уверенно думал я, вышагивая вслед за подводой. — Нельзя мне без юности, не смогу я дальше жить без юности...»
