кухонным.
— Как насчет чаю с лимоном? Не возражаете? Ну, и славно! — и тут же принимался мурлыкать задорный мотив.
Это чрезмерное дружелюбие за полдня вымотало меня окончательно. Я ему не верил и каждую минуту ждал резкого финала спектакля, после которого изощренная приветливость Игоря Валерьевича покажет свое истинное свирепое лицо.
Он же тем временем увлеченно расспрашивал, чем я занимался в жизни. Узнав, что я заканчивал металловедение, он просто расцвел:
— Алексей! Да мы с вами коллеги. Я ведь сам инженер-литейщик!
Я слушал его, а сам беспокойно посматривал на тумбочку с лежащим на ней вчерашним оружием. Это был не нож, а скорее штык с очень длинным лезвием.
Игорь Валерьевич взгляд мой заметил, но истолковал по-своему:
— Нравится? Антиквариат. Времен Первой мировой. Как в наши края попал — загадка, наверное, еще в Гражданскую… — он потянулся к тумбочке, и мое сердце болезненно сжалось.
Впрочем, ничего страшного не произошло, Игорь Валерьевич осторожно переложил штык мне в руки. Я потрогал выбитую буквенной аркой надпись на крепком долгом клинке «Modello Argentino 1909» и «Zolingen», гладкие деревянные плашки на рукояти и, повинуясь стереотипу, чиркнул по лезвию подушечкой пальца.
— Острый, — гордо подтвердил Игорь Валерьевич. — А как же иначе! Красавец, да? — Было видно, оружие свое он любит и ценит.
Затем Игорь Валерьевич принес альбом с фотографиями, и я из вежливости пролистал его весь.
— Батя с мамой… покойные, — комментировал по ходу Игорь Валерьевич, — брат Никита, он сейчас в Архангельске… Это я в армии, в Закарпатье служил… Институт… Учился на вечернем, ну и работал, понятно. Двадцать пятый год в литейном цеху… Вот бывшая жена. Не сошлись характерами… А это меня орденом награждают… Верите, меня бы к Герою Соцтруда представили, если бы Союз не развалился, уже и бумаги все были, а потом — копец, производство свернули, спасибо, хоть завод не прикрыли…
Последние страницы были заняты коллективными снимками: Игорь Валерьевич в окружении людей, среди которых я узнал вчерашних похитителей и дядю Максима.
— Наша читальня. Вот со мной Федя Оглоблин, который за рулем вчера был, а рядом с ним Саша Ларионов, тезки наоборот — один Федор Александрович, а второй Александр Федорович… Пал Палыч, только без усов, он их для конспирации отпустил… Сашка Сухарев и Танечка Мирошникова, Маргарита Тихоновна… Ну, вы еще сегодня с остальными познакомитесь… Возгляковы — Мария Антоновна и дочки ее — Анна, Светлана и Вероника. Денис Луцис… Дежнев Марат Андреевич, наш семейный доктор. Замечательный человек… Вадька Провоторов, Гриша Вырин… А вот, — он ткнул пальцем в бритоголового гигантопитека на заднем плане, приобнявшего почти весь паноптикум ручищами необъятной длины, — Иевлев Николай Тарасович. Сила — словами не передать. С таким товарищем нигде не страшно… А слева от Маргариты Тихоновны — Пашка Егоров… Его уже нет в живых, Пашки. Как и Максима Даниловича… А это, со Светой Возгляковой, — он указал на субъекта в темных очках, прилепившегося полипом к самому краю снимка, — очень нехороший человек — тот самый Борис Аркадьевич Шапиро. Н-да… Из-за него, можно сказать, беды у нас и начались, — Игорь Валерьевич помрачнел.
— А что это за собрание и кто там будет? — вдруг отважился я на вопрос.
— Всякие люди. И друзья, и враги… В общем, долго объяснять, — Игорь Валерьевич виновато улыбнулся. — Просто Маргарита Тихоновна просила вас не тревожить, не забивать лишней информацией голову…
Неожиданно вспомнив, что мне вечером «выступать», Игорь Валерьевич оставил меня в покое.
Пока не появилась Маргарита Тихоновна, я просидел на софе, делал вид, что готовлюсь к «докладу», но малевал лишь судорожные каракули на листках, выданных мне Игорем Валерьевичем.
СОБРАНИЕ
«Раф» тормознул у высоких железных ворот. Над бетонной оградой кудрявилась спираль колючей проволоки. Наш водитель коротко посигналил, и ворота открылись. Мне показалось, мы въехали на территорию какого-то завода, потому что из чуть подсвеченных фонарем сумерек выступали одинаковые, точно коровники, цеховые бараки.
— Вставайте, Алексей Владимирович… — Маргарита Тихоновна к собранию принарядилась в строгий темно-синий костюм, украшенный на лацкане крупной малахитовой брошью, соорудила высокую прическу, подкрасила губы, ресницы и нарумянилась. Только туфли на ней остались вчерашние — черные, с морщинистыми бантиками. — Выходим…
Мною снова овладел страх, и даже деликатное «Алексей Владимирович» уже не успокоило. Нет, я не боялся расправы. Это было предчувствие необратимости происходящего, Рубикона, черты, преступив которую, нельзя вернуться в прежнюю жизнь.
Маргарита Тихоновна повторила призыв, но я, точно оглушенный, не пошевелился. Тогда Саша Сухарев и Таня осторожно взяли меня под руки и практически вынесли из машины.
Нас сразу обступили.
— Приветствую славную широнинскую читальню, — улыбаясь, сказал седой мужчина с величавым маршальским лицом, но одетый совсем не воинственно — в парусиновые штаны и вязаную безрукавку поверх рубашки.
— И вам здравия желаем, товарищ Буркин.
— Как настроение, Маргарита Тихоновна? Видели? Лагудовские опричники… — он указал на стоящих отдельной группкой людей возле потасканной «Волги» с замалеванными таксистскими шашечками: — Наблюдатели хреновы… О, Симонян идет… Здрасьте, Жанна Григорьевна!
Подошла немолодая, похожая на заплаканную армянку, женщина:
— Маргарита Тихоновна, вам товарищ Буркин передал? Колонтайские товарищи прибыли. Полным составом. Все на вашей стороне… Ой! — вдруг вскрикнула она. — А это… не сынок ли Максима Даниловича?
— Нет, Жанночка Григорьевна. Племянник. Вязинцев Алексей Владимирович.
— Можно просто Алексей, — я испытывал неловкость, что Маргарита Тихоновна ведет меня, как слепого.
— Он здесь второй день, — сказала она, — еще ни в чем не разобрался, я пока за него руковожу. Мы его и предупредить не успели, он прямо с корабля на бал.
Симонян молитвенно сложила руки:
— Понимаю… Бедный мальчик.
— Какой мальчик?! — с нарочитой бодростью встрял Буркин. — Десантник! Орел!
— Это точно, — согласилась Маргарита Тихоновна. — Вел себя исключительно героически. А что вы хотите — Вязинцевы!
Снаружи просигналила машина. Заскрипели, открываясь, ворота, и во двор въехал неповоротливый грузовик. Из крытого брезентом кузова, будто из брюха троянского коня, один за другим с солдатской сноровкой выскакивали люди.
— Гореловские пожаловали, — прошептала Симонян.
Я увидел, как Ларионов и Пал Палыч передали наблюдателям пленного Колесова. Окруженный наблюдателями, он сразу обмяк, словно ему подрубили ноги, и повис, цепляясь за рукава, хотя до этого двигался вполне самостоятельно.
Толпа повалила в цех. Кто-то попросил включить свет. Под потолком на железной балке загудели неяркие матовые плафоны. Выпотрошенный, без оборудования, цех напоминал спортивный зал. Оставалась лишь неподвижная черная лента конвейера возле стены, которую многие из вошедших сразу облюбовали в качестве скамьи.
Всего в цех набилось до сотни. Приехавший на грузовике отряд из двадцати с лишним человек —
