по-птичьи окликая всех вас, кого оставил на земле…»
Чахов, смотавший кишки в клубок, вдруг с размаху кинул его в нашу сторону. Павлики рванули с места, как гончие, на бегу поменялись местами, и моим противником оказался совсем не тот боец, которого я примерял к себе. Он был уже почти рядом, когда я до конца уяснил свою задачу в этом поединке. Нахлынувший адреналин согрел, словно глоток спирта, живот счастливо задрожал, и я догадался, что это не страх, а гибельный азарт.
Я видел, Голенищев отступил на шаг, чтобы усилить будущий взмах, и его соперник, стоящий ко мне спиной, сделался идеальной мишенью для клевца. Острый удар штыка между лопаток только подбросил меня к цели. Все-таки Оглоблин постарался на совесть — протектор «белаза» не подвел, выдержал.
Я обрушил клевец на затылок голенищевского врага. Раздался дощатый треск. В следующую секунду будто литая молния пронзила мой сапог и ушла в землю. Рвотная боль плеснула из раненой ноги в голову и помутила ум. Мелькнувший приклад ошпарил свинцом висок, ухо и скулу. Красный звон затопил слух. Я упал, сверху рухнул раскинувший руки павлик. Он беззвучно закричал вывернутым наизнанку ртом, приподнялся на руках и вдруг страшно ударил меня лбом в переносицу, при этом голова павлика почему-то сразу раскололась, из нее, как птица, порхнул в небо вологодский топор, и бой на этом закончился…
Раньше мне было интересно, что такое «потеря сознания». Представлялось состояние сродни кошмару или сну. На деле все было много скучнее. Вначале я просто не существовал, потом появился вместе со светом из большого окна, лежал на спине, и надо мной простирался оштукатуренный потолок.
Я наскоро осмыслил мир и сразу ощутил его первое неудобство: лицо казалось туго спеленатым. Мне с трудом удалось приподнять руку, и я мельком увидел торчащую из предплечья капельницу. Я успел коснуться лица. На ощупь оно было отмороженным и каким-то тряпичным.
Похожий одновременно на ветеринара и агронома усатый мужик в белом халате и докторской шапочке бережно уложил мою руку на место:
— Очнулся, мотоциклист? Ну, с возвращением!
Я понял, что выжил, но особого ликования почему-то не ощутил. Недавний черный вакуум совершенно не казался мне страшным.
— Ой, побегу близких ваших обрадую, — проворковал вдруг над ухом озабоченный женский голос. — Тут же ваша родня съехалась. И дядя, и сестра с мужем, и дед. Извелись уже. Ночь не спали… — белый, как снеговик, силуэт, шлепая тапками, поплыл к дверям.
— Ладненько. А я домой поеду. Устал… — сказал мужик. — Дядя твой ночью всю душу вытряс, ей- богу. Я ему: «Поверьте, — говорю, — я ради коллеги уж постараюсь, сделаю в лучшем виде…»
— Вы тоже библиотекарь? — спросил я половиной рта и похолодел от неожиданности. Мысль, что меня парализовало, вышибла вопрос, каким образом покойный дядя Максим «тряс душу».
— Почему библиотекарь? — ласково удивился мужчина. — Я хирург. Травматолог.
— Травматолог… — шамкающим эхом повторил я.
— Ты ночью к нам в больницу поступил. Кома второй степени… Да не пугайся! По-простому, сотрясение мозга с потерей сознания на пару часов. Тебя сразу в реанимацию, а потом сюда. Дядька твой все сам оперировать рвался, я объясняю ему: «Родственника же нельзя!». Говорю: «Вы не переживайте, сделаем в лучшем виде!». Так что нос у тебя будет как новый, точнее, старый — без изменений! — Он засмеялся.
— А почему рот не двигается?
— Чудак-человек! Тебе же пол-лица обкололи. Ну, в смысле, обезболивающее ввели. Вот ты когда у дантиста бывал, новокаин в десну кололи?
— Да… Наверное…
— Ты мне лучше вот что ответь… Кто же по стройке, да еще ночью, на мотоцикле разъезжает?
— Каком еще мотоцикле? — на всякий случай спросил я. Впрочем, эта осторожность была излишней и запоздалой. Я уже прокололся с дядей-библиотекарем, и если бойкий хирург был из враждебного нам клана, то жизнь моя висела на волоске.
— Амнезию симулировать в другом месте будешь. Мне-то зачем врать? Я ж не ГАИ…
— Я правда не помню…
И тут к несказанному моему облегчению я увидел Марата Андреевича и Таню. Из-за двери тянули шеи Оглоблин и Тимофей Степанович.
— Артист… — с улыбкой сказал Дежневу доктор. — Слышишь, племяш твой говорит, память отшибло…
— Как же, Антоша?! — деловито спросил Марат Андреевич. — Ты с товарищами ралли на стройке затеял, ногой зацепился за кусок арматуры, она тебе ступню насквозь проткнула, ну, понятно, слетел ты с мотоцикла, головой приложился о доски. Такие вот дела…
— Теперь вспомнил, — сказал я. — Спасибо.
— Вот и хорошо, — улыбнулся доктор. — Ну, общайтесь-лобызайтесь. Но не больше десяти минут. Больному покой нужен…
Широницы, словно птицы, обсели мою койку. Марат Андреевич коротко пересказал мне вчерашние события:
— Алексей, мы победили, Книга осталась у колонтайцев! Но если бы не ваш подвиг, все могло бы окончиться по-другому! Своими бесстрашными и жертвенными действиями вы сразу создали численный перевес и сковали вашего противника. Его добил Голенищев, затем помог Цофину, и уже вдвоем они решили исход всего поединка!
— Если бы вы только знали, как мы гордимся вами! — жарко произнес Оглоблин.
— Да ладно, — смутился я. — Просто не хотелось даром умирать, никого с собой не прихватив…
— Алексей, это и есть — подвиг, — убежденно сказал Марат Андреевич, — подвиг, который оценил даже такой сложный человек, как Семен Чахов!
— Если бы он меня здесь увидел, — я ощупал свое марлевое лицо, — то и в библиотеку бы к себе принял. Я сейчас точно — вылитый павлик.
Таня взяла мою руку и несколько раз поцеловала. Тимофей Степанович шмыгнул носом, ловко утер слезу, заулыбался и полез за носовым платком.
— Ну, зачем вы так, Алексей? — расстроился Марат Андреевич. — С вами ничего ужасного не произошло. Имеются ушибы лица. Отеки за две-три недели полностью сойдут. Да… Ушной хрящ еще разбит, не переживайте, на слухе это не отразится, просто ухо мягкое будет. А с ногой, я считаю, вообще повезло. Сухожилие-то не задето. Вы здесь денек похвораете, а завтра мы вас домой повезем. Ребята ждут!
— Я забыл спросить, что с остальными? Что Латохин, рад?
— Не хотелось вас расстраивать… — замялся Марат Андреевич. — Но, мне кажется, лучше сказать. Да, товарищи? Латохин геройски погиб. И Зарубин тоже. Вместо Латохина у колонтайцев за старшего Веретенов. Привет вам большой передают и благодарность от всей читальни.
— А павлики где?
— Ушли, как и обещали, в Казахстан, — Оглоблин махнул рукой в сторону предполагаемого юга. — Вся-то их семерка полегла. Пощады не просили, бились до последнего… Кстати, — он улыбнулся. — Вчера прибыла помощь от Совета… Вовремя опоздали.
Тимофей Степанович презрительно хмыкнул:
— Как всегда, в свинячий голос…
— И что?
— Да ничего. Вежливо сказали им, что инцидент исчерпан, а ложка вообще-то к обеду дорога, и они убрались. О тебе, Алексей, кстати, расспрашивали. Ты теперь для всех знаменитость!
УГЛЫ
