Подозрительный пожар. Я прочитала всю статью. Написано очень аккуратно, одни предположения и домыслы, никаких конкретных заявлений, отдающих неприятностями. Но смысл довольно явен. Читайте следующий номер. Вполне возможно, в нем появится статья о поджоге.
Я заскочила на рынок и остановилась у прилавка Криса. Я хожу к нему три или четыре раза в неделю – забираю фрукты и овощи. Он – неотъемлемая часть моего похода по рынку. Я делаю покупки в одних и тех же местах, и только если они закрываются, ищу новые. Сколько себя помню, мы жили в доме на Бленхейм- кресчент. Мама часто отправляла меня купить салат-латук, пастернак или еще что-нибудь. Тогда родители спокойно отпускали маленьких дочерей с поручениями. Этот прилавок принадлежал семье Криса уже два поколения. Как только я появлялась, меня радостно встречала его мать. Я – человек привычки, поэтому продолжала ходить к нему, даже когда она вышла на пенсию. Кроме того, я ведь знала Криса. Он лет на пять младше меня и по субботам вечно торчал за прилавком, помогая маме. Я хорошо помню этого дерзкого мальчишку. Кажется, отца Крис не знал, правда, его это не слишком волновало. На рынке он орал громче всех, даже когда вырос.
– Читал? – Я показала ему «Стандарт».
– Меня это не удивляет. Не хотел говорить раньше, ну да ладно. По рынку ходят слухи, что она влюбилась в бандита. Несколько раз ее здорово избили. Наверное, у кого-то был на нее зуб.
– Ты хочешь сказать… – Не понравилась мне эта мысль.
– Точно. Как дважды два – четыре. Спорю на два фунта яблок «голден», что ее убили.
ГЛАВА 2
Я слишком припозднилась и, вместо того чтобы отправиться к Женевьеве на автобусе, – кстати, мой любимый транспорт, – была вынуждена ехать на метро. Естественно, в подземке меня охватывает ужас. Когда шахта лифта особенно глубокая – на ум сразу приходит Рассел-сквер, если, конечно, его не отреставрировали с тех пор, как я была там последний раз, – я всегда спускаюсь по лестнице. Правда, на полпути у меня случается приступ паники, и я не могу идти дальше. В Ноттинг-Хилл-гейт лифта нет, но когда я сходила с эскалатора на Центральной линии, то тряслась как осиновый лист. Не представляю, что бы я делала во время бомбежек!
К тому же я накрутила себя по поводу Астрид. Неужели кто-то устроил поджог? Что, если они пойдут дальше по Бленхейм-кресчент и ее дом – только начало? Может, сегодня ночью мой черед? Как ужасно думать, что она умерла в страданиях, призывая на помощь, но никто ее не услышал.
Зазвонил сотовый, и я подпрыгнула от неожиданности.
– Алло, – прошептала я. Если честно, понятия не имею, зачем мне вообще мобильник, если я из дома-то обычно не выхожу. И еще я ненавижу, как все смотрят на тебя, когда ты разговариваешь по телефону на людях.
– Ну, что еще ты разузнала? – Похоже, Томми ел мои бутерброды с сыром и маринованными огурчиками. У него дурацкая привычка запихивать их в рот целиком, жевать и говорить одновременно.
– О чем?
– О ней. Об Астрид. Как она заживо поджарилась.
– Господи, что за мерзости ты несешь! – взвизгнула я, и, конечно, все пассажиры с любопытством уставились на меня.
– Прости. Не расстраивайся. Умоляю, только не расстраивайся. – Голос Томми смягчился. Да уж, в умении извиняться ему не откажешь.
– Я не расстраиваюсь. – Наглая ложь. – Просто я места себе не нахожу, Томми. С ней случилось такое, а мы ничего не слышали.
– Наверное, я слишком громко храпел.
– Наверное, – я выдавила смешок. – Увидимся вечером?
– Ты серьезно? – Он не верил в удачу. В последнее время мы редко проводили вместе две ночи подряд, но оставаться дома одной совсем не хотелось.
– Позвони после работы. – Я чмокнула в трубку и отключила телефон прежде, чем он успел вернуться к теме Астрид. Я заставила себя выбросить Астрид из головы. Я себя в гроб вгоню, если сейчас же не перестану нервничать.
Интересно, ломала я голову, кто же так взволновал Женевьеву? В основном я пишу за женщин, и по какой-то таинственной причине они всегда принадлежат миру искусства или развлечений. Политики или финансовые воротилы мне еще не попадались, а дамочек с сомнительной репутацией и глупых супермоделей я сама не беру. У меня свои принципы. Я берусь за все, что может раздобыть для меня Женевьева, и благодаря этому как-то свожу концы с концами. К счастью, она достаточно мудра и подбирает людей, с которыми, по ее мнению, у меня может обнаружиться что-то общее. Конечно, она мечтает, чтобы я заполучила кого-нибудь вроде королевского дворецкого, и не устает намекать, что я непременно должна найти себе такую работенку. Интересно, она вообще знает, до какой степени я затворница? Может, она воображает, будто я каждый вечер хожу на званые обеды, где прислуживает челядь из Кенсингтонского дворца? Наверное, представляет она, я вручаю им пальто и говорю: «Когда подадите кофе, расскажите мне о себе. Только не упустите ни единой детали. И через шесть недель у нас будет книга».
Я люблю свою работу. Создание чужой автобиографии означает, что ты обязательно напишешь об этом человеке что-нибудь хорошее. Раньше я делала биографические очерки для журналов, но мне совсем не нравилось выставлять людей напоказ против их воли. Я ходила к ним домой, улыбалась, очаровывала их, выведывала маленькие секреты и пунктики, а потом разоблачала в печати. И все только потому, что с точки зрения моего редактора именно это и отличает хорошую историю от плохой. Даже если человек, к которому меня послали взять интервью, мне не нравился, я всегда чувствовала угрызения совести. Я прекрасно осознаю, что настроена куда критичнее большинства людей, но стараюсь держать свои мысли при себе. Мне никогда не доставляло удовольствия унижать других на публике.
Получив первый заказ на полноценную автобиографию, я испытала нечто вроде облегчения: книгу надо было сделать максимально интересной. Времени оказалось предостаточно, я написала весьма неплохой текст и получила гораздо больше денег. Но я никогда не стремилась создать великий роман и не тешу себя иллюзиями, что моя писанина – это искусство. Полагаю, некоторые люди – моя мама, например – скажут, что я с радостью прячусь за объектами. Может, они и правы. А почему нет? Мне нравится писать за других, нравится быть автором-«призраком». В этом есть своя прелесть – уловить голос другого человека и
