Посох, палка и палач

Причем это вовсе не зависит от согласия больного, ибо во многих случаях находящийся в данный момент без сознания объект не чувствует целебного вмешательства.

(Снова бьет по пакету, на этот раз еще сильнее, из пакета начинает капать кровь.)

Лично я считаю: когда-нибудь должен наступить конец. Так почему не сейчас? (Аплодисменты за кадром.) Радуйтесь, что вы уже прошли через это, мои дорогие покойники. Из моих соседей никто не сказал о вас доброго слова — ни торговец, ни владелец закусочной, ни парикмахер. Имеет смысл подумать, кто был бы для нас лучше, чем вы. Я действительно считаю, что лучше вас был бы любой другой, не обязательно мертвый. Во всяком случае, дети, например, были бы для нас лучше вас, правда живые. А может, и мертвые, как вы думаете? Спросите знаменитую Оливию, больную раком! Да-да, можете спокойно обратиться к ней с вопросом, фрау Маргит! Сейчас, когда ее наконец прооперировали. Как мы все переживали за нее! Мне еще и сегодня дурно от этих переживаний.

С одной стороны, о ребенке, даже еще не родившемся, принято говорить с нежностью. Трудно понять, почему люди впадают в ярость, когда говорят о самых маленьких, они ведь никому не мешают, ну разве что играют возле вашего дома в футбол и кричат так, что дрожат оконные стекла. Да, дрожат и без труда изгибаются, для этого даже не надо поджигать дом.

Покупательница (пришивает себе в разных местах вязаные карманы). С другой стороны, нельзя сказать, что нерожденные и чужие, вроде вас, уважаемые покойники, это одно и то же только потому, что те и другие мало что понимают. Чужой — это человек в искусственно созданной фазе детства! Уважьте своих ближних взглядом! Обратите внимание на их способности! Кто знает, что выйдет когда-нибудь из этого эмбриона? Давайте предоставим им некоторое время. Ведь нерожденный может вдруг проснуться. А вам этого уже не дано, господа мертвецы. В отдельных случаях было бы лучше, если бы вас вообще не существовало. Тогда бы на нас не падала ваша тень, причем как раз в тот момент, когда мы хотим понежиться на солнце. Чужие до сих пор всегда оставались в стороне, они это заслужили. Почему же вы встали на нашем пути, господа покойники? На пути, по которому должен был проехать, почти касаясь вас, «Фольксваген-гольф» второй серии? Почему оказались именно там, где наш выезд? Разве вы не видели щит с надписью «Цыгане, назад в Индию»?

(Знаками показывает другой покупательнице, чтобы та не прекращала вязать.)

У меня давно такое чувство, что смерть торчит, как угол стола, о который мы то и дело ударяемся, потому что не можем привыкнуть к тому, что он здесь находится, как заноза в мозгу, но не та, которая вызывает наше любопытство. Нам неинтересно знать, что лежит на этом столе. Смерть неотвратимо остается предметом этого мира, событием в нем. И нет никакой необходимости упражняться в ней, пока у нас есть специалисты, которые умеют это делать, пусть даже кустарно, на дому. По крайней мере, это отнюдь не вымирающая профессия. Еще есть люди, ею владеющие. Тут что-то лежит. А где-то стоят горы. Не терзайтесь по поводу этого ужасного события! Как бы из-за этих несчастных не случилось несчастье и с вами! Не позволяйте чувству овладевать вами, не позволяйте силе быть сильнее вас! Эй, желающий! (Зовет.) Желающие! Не всякий желающий может поехать умирать в Зальцбург.

(Давится, выплевывает вязанье, внимательно рассматривает его, бросает через плечо.)

Чужаки, даже если вы сейчас в пути, будьте внимательны! Смерть остается с нами, тогда как вы наверняка поедете дальше. Уж об этом-то мы позаботимся! Надеюсь, нас слушает сейчас хотя бы один иностранец! Да, он слушает нас. Взгляните, он уже покупает себе цветные открытки и тенниску. Но когда-нибудь должен же наступить конец!

(Полоска вязанья вырывается из держащих ее нитей. Просьба произносить нижеследующий текст сначала нормально, а потом, как и раньше, в противоположных направлениях.)

Когда господин федеральный президент был с государственным визитом в Израиле, он сделал то, что от него ожидали. С раскаянием отозвался о соучастии австрийцев в зверствах гитлеровского режима по отношению к евреям. Отчасти справедливо, отчасти нет. Справедливо, так как в Австрии, по меньшей мере, было столько же нацистов, что и в немецком рейхе. А может, и больше. Нет, потому что господин федеральный президент представляет сегодняшних австрийцев, которые в подавляющем большинстве не имели ничего общего с Гитлером хотя бы в силу своего возраста. Когда-то же надо с этим кончать.

Происходящее на сцене утрачивает единство, некоторые действующие лица продолжают пришивать себя к соседям, другие все настойчивее пытаются от них освободиться.

Одна из женщин. То, что можно попытаться, но что не удастся сделать — это определить место смерти в самой жизни, чтобы разобраться в феномене неизбежности смерти, три отдавших скорбную дань земле: все три савана из песка, — все, кому уже не поможешь, все, что еще смеется на оставшемся кусочке неба, умирает гордо, скопление звезд принимает ношу, облака и лай! Оседлав безумие, оседлав безумие, они скачут в папоротник. Как мне опять найти путь к себе? Да, как, наконец, мне вернуться в себя? Когда я ссыпаю свой путь в тот, которым шла раньше.

Другая (борясь с первой). Да, только собака могла бы отыскать след, ведущий в другого человека. Я спрашиваю вас, господин комиссар Рекс, раз уж вы находитесь здесь: какое время истинно? Конец не есть следствие начала. Начать все заново мы могли бы не иначе как покончив с тем, с чего начали! Мрачное терпение конца? Конец, я имею в виду конец поколения, которому даже не пришлось разлагаться, так как оно просто исчезло, предшествует, предшествует началу наших нерожденных, еще не появившихся на свет.

Первая (борясь). Однажды все должно кончиться. Как? Здесь кто-то выкрикнул слово «убийство». Не та ли дама в предпоследнем ряду? Нет? Вы совершенно четко сказали: трусливое убийство? А мне послышалось нечто совсем другое! Я услышала: ужасное убийство.

А вон тот сидящий впереди мужчина сказал: чудовищное убийство. В общем и целом у нас все так мило и уютно, что нам уже не хочется восставать из мертвых. Только вчера мы увидели сущность времени, ту, что несет на себе всю тяжесть наших поступков, и обезвредили ее, раз и навсегда! Но теперь исчезли и все наши прекрасные деяния. Рекс! Поди-ка сюда! Хочешь булочку с сосиской?

(Она щелкает пальцами мяснику, тот делает еще одну булочку с сосиской, заворачивает ее в вязанье и протягивает женщине.)

Мой дорогой Рексик! Смерть, как и время, остаются неподвластными нашей мысли. Ищи, Рекс! Ищи! Мы добились того, что, поскольку смерти больше нет, потому что во многих случаях она так и не наступила, то и времени больше нет. Но раз совсем ничего не было, то и время больше никогда не наступит. Однажды всему просто придет конец. А если все же кто-то возникнет — держи его, Рекс! Хватай, бравый Рекс! Лови, бесстрашный пес!

Прежде чем решиться идти в банк за новым кредитом, мы, австрийки и австрийцы, еще ни разу ни за что не заплатившие, можем думать, опережая время, можем бежать впереди времени, словно мы его самые прекрасные разноцветные флаги. На одном зальцбургском вокзале сотни таких флагов! Все зависит только от того, какой фестиваль мы хотим торжественно провести. А потом нам остается всего лишь полоскаться на виду у правды, потрескивая на поднявшемся ветру, как авангард того, что, к сожалению, в связи со сложившимися обстоятельствами, больше никогда не наступит. Правда должна наконец остановиться, тогда мы ее поймаем. Сидеть, Рекс!

Другой покупатель (в вязаном балахоне, дергается, пытаясь во что бы то ни стало освободиться от прицепившихся к нему соседей; те один за другим вмешиваются в его скучную проповедь, произнося свои реплики сначала нормально, а затем, как и раньше, каждую строку в противоположных направлениях, но теперь уже не поодиночке, а группами). Мы живем в век ответственности всех членов семейки за деяньица, совершенные одним из ее члеников. При нацистском режимчике здесь преследовались разве только не подчинявшиеся этому закончику общей ответственности члены одного и того же поколеньица! А сегодня столь предусмотрительно организованная общая