программы Картер узнал на личном опыте, как в американской системе действуют особые интересы, в том числе либералов, консерваторов, нефтепромышленников, групп потребителей, автомобильных компаний, выступающих и за, и против атомной энергетики, активистов угледобывающей отрасли, компаний коммунального обслуживания и защитников окружающей среды – при всех их противоречащих повестках дня. Для Шлесинджера, однако, вопрос был абсолютно ясен. Перед Соединенными Штатами стояла „серьезная и рассчитанная на достижение конечного результата государственная проблема“. Он не считал, что мир вскоре останется без нефти, но полагал, что высокие темпы роста потребления, которые в пятидесятые и шестидесятые годы обеспечивали экономический рост, не удастся далее поддерживать на таком же уровне. „Мы должны были ликвидировать зависимость нашего экономического роста от сырой нефти, – пояснял он позднее. – Мы должны были полностью отказаться от этого“. Уверенный в правильности своего анализа, он был не готов к шквалу дебатов и горечи последовавших сражений. Присутствуя на шедших одно за другим слушаниях в конгрессе, он вспоминал совет одного умудренного опытом ветерана в Комиссии по атомной энергии, который он получил будучи ее председателем: „Существуют три вида лжи – обычная ложь, чертовская ложь и ложь в энергетике“. Позднее Шлесинджер скажет: „У меня сохранялся менталитет как бы времен Второй мировой войны. Если президент говорил, что какое-либо действие необходимо в государственных интересах, я считал, что он встретит большую поддержку, чем мы получили. Однако в стране что-то изменилось. Будучи министром обороны, я знал, что все, кто не против вас, находятся на вашей стороне. Здесь же, в области энергетики, перед нами были группы и группы – с противоположными интересами. Мы не могли добиться консенсуса. Это было тяжело и тревожно“.
Из всех вопросов по энергетике самым спорным и труднорегулируемым оказался вопрос о природном газе. Поскольку приход администрации Картера совпал с самым разгаром насчитывавшей десятилетия политической и чуть ли не теологической борьбы за установление цен на природный газ и контроль над ними – будет ли его осуществлять правительство либо же это сделает рынок. Борьба, которую Шлесинджеру пришлось наблюдать на заседаниях по природному газу в палате представителей, была настолько ожесточенной, что он ска зал: „Теперь я знаю, как выглядит ад. Ад – это непрерывные и вечные заседания и совещания по природному газу“. Все же компромисс, причем очень сложный, был достигнут. На цены на природный газ допускались ограниченные повышения. С некоторых объемов, на которые распространялся контроль над ценами, он был снят. Одновременно на те объемы, где контроль над ценами ранее был снят, он снова на некоторое время вводился и в дальнейшем его предполагалось снять. В области ценообразования был создан ряд различных категорий, и это касалось товара, который большей частью состоял из стандартного набора молекул, – одного атома углерода и четырех атомов водорода.
Несмотря на все кровавые политические битвы и как результат, значительную потерю политического капитала, администрация Картера могла заявить о ряде важных достижений при осуществлении своей энергетической программы. „Принятие Национального закона об энергетике является своего рода водоразделом, поскольку с него начинается адаптация наших потребностей к имеющимся возможностям, – сказал, выступая в Лондоне, Шлесинджер. – Поворот на этом пути навязан нам – всем нам – ограничениями, материальными и политическими, в области поставок нефти в будущем“. Но, оглядываясь назад на почти двухлетнюю борьбу, которая последовала за первоначальным призывом Картера к действиям, Шлесинджер не смог удержаться, чтобы не произнести с сожалением: „Ответная реакция была близкой не столько к выведенному Уильямом Джеймсом моральному эквиваленту войны, сколько к политическому эквиваленту китайской пытки водой“.
К концу 1978 года во всем мире, включая Соединенные Штаты, начали ощущаться результаты политики, принятой после введения эмбарго. Однако первая реакция на эмбарго была всеобщей и почти мгновенной. Резкие скачки цен, перспектива их дальнейшего повышения, значительно возросшее движение денежной наличности и тревога инвесторов – все это породило повсюду безумную, вызывавшую инфляцию, погоню за нефтью. На просьбу охарактеризовать это мировое сумасшествие, заместитель менеджера по нефтеразведке в компании „Экссон“ ответил очень коротко: „Это просто дико“. Разведка нефти, находившаяся вплоть до 1973 года в застойном состоянии, теперь велась на полную мощность, цены на все виды оборудования, будь то полупогруженная буровая платформа, буровое судно с динамическим позиционированием или просто устаревшая установка на суше в Оклахоме, по сравнению в 1973 году удвоились. Более того, очень существенно перераспределился поток инвестиций. Теперь главной заповедью стало – любыми средствами обходить стороной националистически настроенные страны „третьего мира“. Во всяком случае, в большинстве стран ОПЕК нефтеразведка была приостановлена в результате национализации, а что касается других развивающихся стран, то существовало довольно стойкое убеждение в том, что если какая-то компания и добьется там успеха, то плоды ее трудов будут захвачены практически целиком прежде, чем она сумеет ими воспользоваться. Так что по мере возможности компании перенаправляли свои средства на нефтеразведку в индустриальные страны Западного мира: в Соединенные Штаты, несмотря на растущий пессимизм по поводуих нефтяного потенциала, в Канаду и в британский и норвежский секторы Северного моря. В 1975 году „Галф“ провела полный пересмотр своего бюджета по всем странам. Каждый инвестированный доллар, который не был прочно закреплен контрактами и задействован, был тихо и незаметно изъят из „третьего мира“ и возвращен в Северную Америку и Северное море. „Ройал Датч/Шелл“ к 1976 году сконцентрировала 80 процентов своих мировых расходов в производстве неамериканской нефти в Северном море. „После 1973 года и последовавшей национализации приходилось искать удачи уже на другом поле, – вспоминал один из директоров „Экссон“. – И мы отправлялись в те места, где все еще могли получить долю в акционерном капитале, какую-то собственность на нефтепромыслах“.
Помимо этого, нефтяные компании начали широко вкладывать средства в различные, не связанные с нефтью предприятия. Оправдать это было несколько трудно особенно в тот период, когда они призывали к снятию контроля над ценами, ссылаясь на необходимость инвестировать все средства в энергетику, и этим, в сущности, подрывали свою аргументацию. Такой переход к диверсификации отражал перспективы ухудшения и ужесточения деловой и политической обстановки, которые ожидали нефтяные компании в результате государственного вмешательства и регулирования. Была и еще одна причина – неотступный страх, что дни нефтяных монополий, да и самой нефти, могут быть сочтены в результате истощения геологических ресурсов. Между 1970 и 1976 годами разведанные американские запасы нефти сократились на 27 процентов, а запасы газа – на 24 процента. Казалось, что нефтяному счастью Соединенных Штатов вот-вот придет конец. И хотя фактические инвестиции компаний за пределами энергетического бизнеса были невелики по сравнению с их общими финансовыми вложениями, их долларовые размеры все же были значительны. „Мобил“ купила сеть универсальных магазинов „Монтгомери Уорд“, „Экссон“ занялась электронным оснащением для офисов, а „Арко“ – медными рудниками. Но ничто не вызывало такого веселья и насмешек, как участие „Галф“ в торгах при продаже „Цирка братьев Ринглинг, Барнума и Бейли“. По- видимому, именно это желание купить цирк больше, чем что-либо другое, говорило о том, что суматошная и шумная новая эра – эра абсолютной власти ОПЕК, высоких цен на нефть, растерянности, ожесточенных дебатов и энергетических войн в Вашингтоне – действительно была своего рода цирком.
На протяжении семидесятых годов на мировом нефтяном рынке по-прежнему доминировала ОПЕК. В 1973 году на ее долю приходилось 65 процентов общей нефтедобычи Западного мира и 62 процента в 1978 году. Однако власть ее, хотя еще и не слишком заметно, начинала ослабевать. Стремление к инициативе в ценовой политике и соображения безопасности стимулировали переход промышленных стран к нефтедобыче за пределами стран ОПЕК, и это со временем преобразовало мировую систему поставок. Хотя действия в этом направлении предпринимались по всему миру, на первый план вскоре вышли три новых района: Аляска, Мексика и Северное море. О наличии в них нефти было известно еще до скачка цен в 1973 году, но по различным соображениям политического иэкономического характера, из-за протестов защитников окружающей среды, технических сложностей и просто фактора времени, необходимого для длительной подготовки при реализации таких крупных проектов, нефтедобыча в них практически не велась.