Он вышел вперед и стал в свободной позе, расставив ноги, его рыжие волосы на свету горели еще ярче. Рыжий и левша. Точно, в нем не было никакой божественной крови.
— Это правда, что я пытался уклониться от похода на Трою, — сказал он. — Я знал, какой долгой будет эта война. Клятва клятвой, но многие из вас присоединились бы к этому походу добровольно, если бы имели хоть малейшее понятие о том, как долго вы не вернетесь домой? Что касается Ахилла, то именно я был причиной того, что он пришел в Трою, — я, и только я, раскрыл заговор, когда его держали на Скиросе. Аякс был там, но ничего не понял. Спросите Нестора, он подтвердит. Что касается моих предков, то мне нет дела до подлых намеков Аякса. Моим прадедом тоже был всемогущий Зевс. Что до моего мужества в бою, кто из вас в нем сомневается? Мое тело не лучше, чем у других, и не может подчеркнуть мою доблесть, но я хорошо сражаюсь. Если вы сомневаетесь, сосчитайте мои шрамы. Царь Диомед — мой друг и любовник, а не мой подпевала, делающий за меня грязную работу.
Он остановился, настолько же ловко подбирая слова, насколько Аякс был неловок.
— Я заявил права на доспехи только по одной причине — я хочу распорядиться ими так, как того пожелал сам Ахилл. Если я не смогу их носить, сможет ли Аякс? Если они слишком велики для меня, то определенно слишком малы для него. Отдайте их мне. Я их заслужил.
Он широко раскинул руки, словно говоря, что спорить тут не о чем, и вернулся на свое место. Теперь многие колебались, но это не имело значения. Решение было за Агамемноном.
Верховный царь взглянул на Нестора:
— Что ты думаешь?
Нестор вздохнул:
— Одиссей заслужил доспехи.
— Тогда пусть так и будет. Одиссей, приз твой.
Аякс вскрикнул. Он вытащил меч, но, что бы он ни собирался сделать, это осталось несделанным. Едва он вскочил с кресла, как тут же растянулся в полный рост на полу. Что бы мы ни делали, поднять его нам не удалось. В конце концов Агамемнон распорядился принести носилки, и восемь воинов унесли его прочь. Одиссей складывал доспехи на тележку, а цари расходились, опечаленные и упавшие духом. Я отправился на поиски вина, чтобы отбить горечь во рту. К тому времени, как Одиссей закончил свою речь, мы узнали, что он хотел сделать с доспехами — отдать их Неоптолему. Может, в Трое такой дар и можно было сделать напрямую, но в наших краях оружие и доспехи погибшего хоронились вместе с ним либо служили призом при погребальных играх. Жаль. Очень жаль.
Стояла глухая ночь, когда я оставил свои попытки напиться. Я бродил по опустевшим улицам среди высоких домов в поисках света, хоть какого-то места, где бы мне предложили приют. Вот наконец-то огонек! В доме Одиссея. Занавес над дверью был отдернут, и я, шатаясь, прошел внутрь.
Он сидел с Диомедом, смотрел на умирающие угли в очаге и о чем-то размышлял. Обнимая рукой аргивлянина, он медленно ласкал его обнаженное плечо. Посторонний свидетель их близости, пес без хозяина, я ощутил новый укол одиночества. Ахилл был мертв. Я был вождем мирмидонян, но я не был рожден для этого. Ужасно. Я вошел в круг света и устало сел.
— Я не помешаю?
Немного запоздалый вопрос.
Одиссей улыбнулся:
— Нет. Выпей вина.
У меня сжался желудок.
— Нет, благодарю. Я всю ночь пытался напиться, но безуспешно.
— Тебе так одиноко? — спросил Диомед.
— Более одиноко, чем хотелось бы. Как я могу занять его место? Я не Ахилл!
— Успокойся, — прошептал Одиссей. — Я послал за Неоптолемом десять дней назад, когда впервые увидел на лице Ахилла тень смерти. Если ветры и боги будут к нам милостливы, Неоптолем скоро будет здесь.
Мое облегчение было так велико, что я едва не расцеловал его.
— Одиссей, благодарю тебя от всего сердца! Мирмидонян должна вести кровь Пелея.
— Не благодари меня за то, что я поступил разумно.
Мы просидели, разговаривая, до конца ночи, и каждый находил утешение в остальных. Один раз мне показалось, будто я услышал вдалеке какую-то возню, но она быстро прекратилась, и я сосредоточился на том, что говорил Диомед. Потом раздался громкий крик; на этот раз мы все трое услышали его. Диомед вскочил, как пантера, и потянулся за мечом, в то время как Одиссей остался сидеть, настороженно подняв голову. Шум усилился; мы вышли из дома и пошли в его направлении.
Он привел нас на берег Скамандра, где мы держали в загоне священных животных для жертвенников, каждое из которых было тщательно выбрано, освящено и помечено священным символом. Несколько других царей нас обогнали и успели поставить стражника, чтобы тот держал любопытствующих на расстоянии. Конечно же, нас тут же пропустили, и мы присоединились к Агамемнону с Менелаем, которые стояли у загона и вглядывались во что-то маячившее в темноте. Мы слышали безумный смех, невнятный голос, который поднимался все выше и выше, выкрикивая имена, улетавшие к звездам, изливая в воплях гнев и насмешки.
— Получи, Одиссей, воровское отродье! Умри, Менелай, презренный трус!
Он все продолжал кричать, а мы безуспешно вглядывались в темноту. Потом кто-то подал Агамемнону факел, и тот поднял его над головой. Вокруг разлилось озерцо света. Я задохнулся от ужаса. Вино и пустой желудок, который я не захотел наполнить, взбунтовались; я отвернулся в сторону, и меня вырвало. Насколько хватало света факела, повсюду была кровь. Овцы, коровы, козы лежали в кровавых лужах с остекленевшими глазами, обрубленными конечностями, перерезанными глотками, на шкурах у некоторых было по дюжине ран. На заднем плане выплясывал Аякс с окровавленным мечом в руке. Когда его перекошенный рот не выплевывал оскорбления, из него раздавался путающий смех. У него в руке болтался маленький теленок, который в ужасе молотил копытами по его непробиваемому огромному торсу, пока он кромсал его на куски. Каждый раз, нанося удар, он называл теленка Агамемноном и снова закатывался смехом.
— До чего он дошел! — прошептал Одиссей.
Мне удалось подавить рвоту.
— Что с ним?
— Он обезумел, Автомедонт. Он получил слишком много ран и ударов по голове за все эти годы, пережил слишком много горя, и, возможно, с ним случился удар. Но чтобы дойти до такого! Я молюсь, чтобы он никогда не оправился настолько, чтобы понять, что он натворил.
— Мы должны остановить его!
— Пожалуйста, Автомедонт, попробуй. У меня нет ни малейшего желания убеждать Аякса в чем бы то ни было, когда он в припадке безумия.
— У меня тоже, — сказал Агамемнон.
Все, что мы могли, — это стоять и смотреть.
На рассвете его безумие прекратилось. Он пришел в себя, стоя по щиколотку в крови, и, словно в кошмаре, принялся озираться на дюжины священных животных, лежащих вокруг, на покрывавшую его с головы до ног кровь, на меч у себя в руке и на царей, молча взиравших на него из-за забора. Он все еще держал в руке козленка, обескровленного и страшно изуродованного. Выронив его с криком ужаса, он наконец понял, что натворил этой ночью. Потом он подбежал к забору, перепрыгнул через него и помчался прочь, словно за ним гнались эринии. Тевкр последовал за ним; мы же остались там, где стояли, потрясенные до мозга костей.
Первым способность говорить обрел Менелай.
— Ты спустишь ему это с рук, брат? — спросил он Агамемнона.
— Чего ты хочешь, Менелай?
— Его жизни! Он убил священных животных и должен поплатиться жизнью! Так требуют боги!
Одиссей вздохнул:
