овцы, стараясь снимать шерсть одной длинной полосой, чтобы как можно меньше оставалось достригать, да еще снимать ее надо вплотную к шероховатой, обвислой коже, чтоб угодить владельцу, — ведь он мгновенно коршуном накинется на стригаля, посмевшего нарушить стандарты стрижки. Но Люк был не против жары, и пота, и жажды, что заставляла выпивать за день по меньшей мере три галлона воды, и не против несчетных, неотвязных мучительниц — мух, к мухам он привык с колыбели. Он был даже не против овец — самой страшной пытки стригаля: овцы бывают разные, у иных кожа бугристая или влажная, шерсть чересчур длинная или клочковатая, или сбилась комьями, или полна мух, но все они мериносы, а значит, заросли шерстью до самых носов и копыт, и у всех эта бугристая тонкая кожа скользит под пальцами, как промасленная бумага.
Нет, Люк был не против самой работы, чем напористей он работал, тем веселей ему становилось; досаждало другое — шум, зловоние, тошно взаперти, в четырех стенах. Сарай для стрижки овец — сущий ад, другого такого не сыщешь. Нет, ему нужно иное, он намерен сам стать хозяином, расхаживать взад и вперед вдоль рядов согнувшихся в три погибели стригалей и следить, как из-под их быстрых ловких ножниц струится его богатство, шерсть его собственных овец.
Так поется в старой песне стригалей, и вот эту-то роль избрал для себя на будущее Люк О'Нил. Он станет хозяином, важной шишкой, землевладельцем и овцеводом. Весь век стригалить на других, чтоб согнулась спина и руки стали неестественно длинные, — нет, это не по нем; он желает работать в свое удовольствие на чистом воздухе и глядеть, как к нему рекой текут денежки. Он не бросал работу стригаля только в расчете выдвинуться в первейшие знаменитые мастера, каких можно перечесть по пальцам, — такой мастер умудряется обработать за день больше трехсот мериносов, и все строго по стандарту и только узкими «ящерками». Такие нередко бьются об заклад, сколько успеют остричь, и выигрывают на этом немалые деньги сверх заработка. На беду, из-за чересчур высокого роста Люку приходилось тратить лишние доли секунды, наклоняясь к овцам, и это мешало ему возвыситься из первоклассных мастеров в сверхмастера.
Тогда его довольно ограниченный ум стал изыскивать другие способы достичь вожделенной цели; примерно в эту пору Люк заметил, что нравится женщинам. Первую попытку он проделал, нанявшись овчаром в Гнарлунгу — у этой фермы была только одна наследница, притом почти молодая и почти недурная собой. Но, как на зло, она предпочла «Помми-желторотика», иначе говоря — новичка, только-только из Англии, о чьих необычайных похождениях уже складывались в лесном краю легенды. После Гнарлунги Люк взялся объезжать лошадей в Бингелли, здесь он нацелился на уже немолодую и некрасивую наследницу фермы, коротавшую свои дни в обществе папаши-вдовца. Он чуть не завоевал сердце и руку бедняжки Дот, но под конец она покорилась отцовской воле и вышла за шестидесятилетнего бодрячка — владельца соседних земель.
На эти две неудачные попытки у Люка ушло больше трех лет жизни, после чего он решил, что тратить двадцать месяцев на каждую наследницу слишком долго и скучно. Куда приятней бродить по стране, нигде надолго не задерживаясь, — шире станет поле поисков, и в конце концов наткнешься на что-нибудь подходящее. И он с истинным наслаждением начал перегонять гурты по дорогам Западного Квинсленда, вдоль Купера и Дайамантины, к Барку, к Разливу Буллу, вплоть до западного края Нового Южного Уэльса. Ему уже минуло тридцать — самое время подыскать курочку, способную снести для него хоть подобие желанного золотого яичка.
О Дрохеде кто же не слыхал, но Люк навострил уши, прослышав, что там имеется единственная дочка. Всему имению она, конечно, не наследница, но можно надеяться, что ей дадут в приданое скромную сотню тысяч акров где-нибудь около Кайнуны или Уинтона. В джиленбоунской округе места хорошие, но на вкус Люка уж слишком лесистые, простора маловато. Его манили необъятные дали Западного Квинсленда, там, сколько хватает глаз, колышется море трав, и про деревья только смутно вспоминаешь — есть что-то такое где-то на востоке. А тут трава, трава, куда ни глянь, без конца и края, и, если повезет, можно прокормить по овце на каждые десять акров своей земли. Ведь бывает порой и так, что нигде ни травинки, просто голая ровная пустыня, черная, иссохшая, потрескавшаяся от жажды земля. У каждого свой рай; трава, солнце, зной и мухи — вот рай, о каком мечтал Люк О'Нил.
Он подробно расспросил про Дрохеду Джимми Стронга, агента по продаже движимого и недвижимого имущества, который подвез его сюда в первый день, и тот нанес ему тяжкий удар, объяснив, что настоящий владелец Дрохеды — католическая церковь. Но теперь Люк уже знал, что женщины — наследницы богатых имений встречаются не часто; и когда Джимми Стронг прибавил, что у единственной дочки имеется кругленькая сумма на счету в банке и несколько любящих братьев, он решил действовать, как задумано.
Однако, хотя Люк давно поставил себе цель — заполучить сто тысяч акров где-нибудь около Кайнуны или Уинтона и упорно к этому стремился, в глубине души он любил звонкую монету куда нежней, чем все, что в конце концов можно купить за деньги; всего неодолимей влекла его не земля и не скрытые в ней силы, но будущий собственный счет в банке, аккуратные ряды цифр, что станут расти и множиться, означая сумму, положенную на его, Люка, имя. Не земель Гнарлунги или Бингелли он жаждал всем своим существом, но их стоимости в звонкой монете. Человек, который и вправду жаждет заделаться важной шишкой, хозяином и землевладельцем, не стал бы добиваться Мэгги Клири, у которой ни акра земли за душой. И такой человек не ощутит каждой жилкой, каждой мышцей наслаждения от тяжелой работы, как ощущал Люк О'Нил.
Вечер танцев в Джилли был тринадцатым, на который Люк повез Мэгги за тринадцать недель. Как он разузнавал, где они состоятся, и как умудрялся добыть иные приглашения, Мэгги по своей наивности не догадывалась, но аккуратно каждую субботу он просил у Боба ключи от «роллс-ройса» и вез ее иной раз за полтораста миль.
Этот вечер был холодный, Мэгги стояла у ограды, глядя на сумрачные под безлунным небом дали, и чувствовала, как похрустывает под ногами схваченная морозцем земля. Надвигалась зима. Люк взял ее одной рукой за плечи, притянул к себе.
— Вы замерзли, — сказал он. — Сейчас я отвезу вас домой.
— Нет, ничего, теперь мне теплее, — чуть задохнувшись, ответила Мэгги.
И ощутила в нем какую-то перемену, что-то новое в руке, которая легко, равнодушно придерживала ее за плечи. Но так приятно было прислониться к его боку, ощущать тепло, идущее от его тела, скроенного по-другому, чем ее тело. Даже сквозь толстый шерстяной джемпер она чувствовала — его ладонь принялась ласково, осторожно и словно испытующе неширокими кругами поглаживать ей спину. Скажи она в эту минуту, что замерзла, он бы тотчас перестал; промолчи она, он бы понял это как молчаливое поощрение. Она была молода, ей так хотелось по-настоящему изведать, что такое любовь! Вот он, единственный привлекательный для нее мужчина, кроме отца Ральфа, почему же не попробовать и его поцелуи? Только пусть они будут другие! Пусть не напомнят поцелуев отца Ральфа!
Люк счел молчание знаком согласия, взял Мэгги свободной рукой за плечо, повернул лицом к себе, наклонил голову. Так вот как на самом деле чувствуешь чужие губы? Они давят на твои, только и всего! А как полагается показать, что тебе это приятно? Мэгги слегка шевельнула губами и тотчас об этом пожалела. Люк сильней надавил на них своими, раскрыл рот, зубами и языком раздвинул ее губы, она ощутила во рту его язык. Отвратительно. Почему чувство было совсем иное, когда ее целовал Ральф? Тогда поцелуи ничуть не казались мокрыми и даже противными, тогда у нее вовсе не было никаких мыслей, она открывалась ему навстречу, словно шкатулка с секретом, когда умелая рука нажала потайную пружинку… Да что же он делает? Почему все ее тело встрепенулось и льнет к нему, хотя умом она отчаянно хочет вырваться?
Люк нащупал у нее на боку чувствительное местечко и уже не отнимал руки, стараясь ее растормошить; до сих пор она отвечала не слишком восторженно. Он прервал поцелуй и прижался губами к ее шее под ухом. Это ей, видно, понравилось больше, она ахнула, обхватила его обеими руками, но когда губы его скользнули ниже, а рука попыталась стянуть платье с плеча, Мэгги резко оттолкнула его и отступила на шаг.
— Довольно, Люк!
В ней поднялось разочарование, почти отвращение. Люк прекрасно это понял; он отвел ее к машине и с жадностью закурил. Он считал себя неотразимым любовником, еще ни одна девчонка на него не обижалась… но те ведь были не из благородных, как Мэгги. Даже Дот Макферсон, наследница Бингелли,
