Мудрец вовсе не гонится за богатством, но он не равнодушен к славе; и когда он видит, как дурно она бывает распределена, его добродетель, которую дух соревнования оживил бы и сделал бы полезною для общества, начинает томиться и постепенно угасает в нищете и безвестности.
Состояние размышления – это уже состояние почти противоестественное, а человек, который размышляет, – это животное извращенное.
Разум человеческий многим обязан страстям, которые, по общему признанию, также многим ему обязаны.
Имейте в виду, что никогда незнание не делает зла; пагубно только заблуждение. Заблуждаются же люди не потому, что не знают, а потому, что воображают себя знающими.
Дураки не бывают застенчивы, хотя застенчивость принимает все виды глупости.
Занимаясь делом, говорят только тогда, когда есть что сказать; но в безделье является потребность говорить беспрерывно.
Вообще люди, мало знающие, много говорят, а те, которые много знают, говорят мало.
Красноречие производит сильное, но зато минутное действие. Люди, легко поддающиеся возбуждению, так же легко и успокаиваются. Холодное и мощное убеждение не производит такого подъема; но если оно охватило человека, оно проникает в него, и действие его неизгладимо.
Акцент – это душа языка, он придает ему не только чувство, но и достоверность.
Злоупотребление чтением убивает науку. Чрезмерное пристрастие к чтению создает лишь самонадеянных невежд.
Как бы ни был правдив человек, раз он католический епископ, ему приходится лгать.
Суеверие – один из ужаснейших бичей рода человеческого.
Христианство – это религия всецело духовная, занятая исключительно делами небесными; отечество христианина не от мира сего. Он исполняет свой долг, это правда; но он делает это с глубоким безразличием к успеху или неудаче его стараний. Лишь бы ему не за что было себя упрекать, а там – для него не важно, хорошо или дурно обстоит все здесь, на земле.
Опаснейший подводный камень для правосудия – это предубеждение.
Чем более неистовы страсти, тем более необходимы законы, чтобы их сдерживать.
Сила законов зависит еще больше от собственной их мудрости, чем от суровости их исполнителей; а общественная воля получает наибольший свой вес от разума, которым она продиктована.
Опыт давно уже приучил народ быть благодарным своим правителям за то, что они ему не причинили всего того зла, какое они могли ему причинить, и обожать своих правителей, когда народ им не ненавистен. Глупец, которому повинуются, может, как и всякий другой, карать преступления – настоящий государственный деятель умеет их предупреждать; он утверждает свою достойную уважения власть не столько над поступками, сколько, в большей еще мере, над волею людей.
Только в отношении людей со средним достатком законы действуют со всей своей силой; они в равной мере бессильны и против сокровищ богача и против нищеты бедняка; первый их обходит, второй от них ускользает; один рвет паутину, а другой сквозь нее проходит.
Сила не творит право, и люди обязаны повиноваться только властям законным. Слова «рабство» и «право» противоречат друг другу; они взаимно исключают друг друга. Такая речь: «Я с тобой заключаю соглашение полностью за твой счет и полностью в мою пользу, соглашение, которое я буду соблюдать, пока это мне будет угодно, и которое ты будешь соблюдать, пока мне это будет угодно» – будет всегда равно лишена смысла, независимо от того, имеются ли в виду отношения человека к человеку или человека к народу.
Законы – это лишь условия гражданской ассоциации. Народ, повинующийся законам, должен быть их творцом: лишь тем, кто вступает в ассоциацию, положено определять условия общежития.
Цензура может быть полезна для сохранения нравов, но никогда – для их восстановления. Учреждайте цензоров, пока законы в силе; как только они потеряли силу – все безнадежно; ничто, основанное на законе, больше не имеет силы, когда ее не имеют больше сами законы.
Все, что нарушает единство общества, никуда не годится; все установления, ставящие человека в противоречие с самим собою, не стоят ничего.
Страх и надежда – вот два орудия, при помощи которых управляют людьми, но вместо того чтобы пользоваться этими двумя орудиями, не делая различия между ними, следует использовать их в соответствии с их природой. Страх не возбуждает, он сдерживает; и использование его в законах о наказаниях служит не тому, чтобы побуждать делать добро, а тому, чтобы помешать творить зло. Не видно даже, чтобы страх перед нищетою делал когда-либо бездельников трудолюбивыми. Вот почему для того, чтобы возбудить среди людей настоящее соревнование в труде, следует показывать им, что труд – это не средство избежать голода, а способ достигнуть благосостояния. Так давайте же установим такое общее правило: никто не должен быть покаран за то, что он не делал чего-либо, но за то, что он сделал.
Не знаю, как это получается, но хорошо знаю, что более всего мошенничеств оказывается именно в тех делах, в которых больше всего реестров и счетных книг.
Вместо того чтобы обуздывать роскошь при помощи законов против роскоши, лучше предупреждать ее при помощи такого управления, которое делает ее невозможною.
Это великолепное средство научить все подчинять Закону – когда все видят, как возвращается к частной жизни человек, которого столь уважали, когда он был в должности; и для него самого уверенность в том, что он когда-нибудь опять станет частным человеком, преподает ему великий урок блюсти права частных лиц.
Мудрый законодатель начинает не с издания законов, а с изучения их пригодности для данного общества.
Частые помилования предвещают, что вскоре преступники перестанут в них нуждаться, а всякому ясно, к чему это ведет.
Я бы хотел жить и умереть свободным, т. е. таким образом подчиненным законам, чтобы ни я сам, ни
