всего мира.
Президент провел пальцем по карте:
— Связь с восточным побережьем нормальная?
— Похоже, все в порядке, сэр, — ответил Рэкстон. — Видимо, они не трогают транзитные сообщения. Тем не менее, я распорядился перевести всю военную связь на спутниковую трансляцию. — Он взглянул на палец с часами. — Сейчас работает станция «Гамма».
— Эндрю, а могут эта твари захватить космическую станцию? — спросил Президент.
— Откуда мне знать? — раздраженно ответил Старик. — Я понятия не имею, на что способны их корабли. Скорее всего, они попытаются сделать это, заслав туда лазутчиков на ракетах, доставляющих припасы.
Президент вернул взгляд на карту.
— Насколько нам известно, вся эта зараза расползается отсюда, — сказал он, ткнув пальцем в Гриннел в штате Айова.
— О, Боже! — выдохнул я, и все повернулись ко мне. — До того, как меня спасли, было еще три посадки. Это я знаю совершенно точно.
Старик уставился на меня в полном недоумении.
— Ты уверен, сынок? Я полагал, из тебя выжали все, что можно.
— Конечно, уверен.
— Почему ты об этом не сказал?
— Просто я до сих пор ни разу об этом не вспомнил. — Я попытался объяснить им, каково это — находиться во власти паразита, когда знаешь, что происходит, но все кажется будто в тумане, одинаково важным и в то же время одинаково неважным. От этих воспоминаний мне стало не по себе.
— Главный вопрос в том, где они приземлились. Может быть, мы сумеем захватить корабль, — сказал Рекстон.
— Сомневаюсь. При первой посадке они замели следы буквально в считанные часы, — ответил Старик и задумчиво добавил: — Если это была первая посадка.
Я подошел к карте и попытался вспомнить, даже вспотел. Затем указал на Нью-Орлеан.
— Один, я почти уверен, сел здесь, — сказал я, продолжая есть карту глазами. — О двух других не знаю.
— Вы что, не можете вспомнить? — взвился Мартинес. — Думайте, молодой человек, думайте!
— Я действительно не знаю. Мы не сознавали, что планируют хозяева. — Я напрягся так, что у меня голова заболела, затем показал на Канзас-Сити. — Сюда я посылал несколько сообщений, но опять-таки не знаю, какого рода.
Рекстон взглянул на карту.
— Будем считать, что около Канзас-Сити тоже была посадка. Я поручу своим специалистам разобраться. Если рассматривать это как задачу по анализу материально-технического снабжения противника, мы, возможно, выясним, где сел еще один корабль.
— Или не один, — поправил его Старик.
— А? Да. Или не один. — Рекстон повернулся и застыл у карты.
Перевел с английского Александр КОРЖЕНЕВСКИЙ.
Виктор Белицкий
Искусство оболванивания, или синдром навязанного счастья
Одна из наиболее «больных» тем современной фантастики — подчинение человеческого разума чужеродному влиянию. Как правило, подобного рода «психо-интеллектуальная экспансия» связывается с захватническими планами внеземных цивилизаций (этой традиции следует и классический роман Хайнлайна «Кукловоды»). Однако, по мнению публициста Виктора Белицкого, известного своими статьями и телерепортажами о резервах человеческой психики и проблемах медицины, подобное целенаправленное воздействие мы испытываем уже давно и практически ежедневно. Правда, имеет оно вполне земной характер.
Никогда не доверяйте людям, которые на глазах у всех меняют свои убеждения. Обычно это происходит не потому, что они познали некие новые истины, преобразующие их внутренний мир. А потому, что возникли новые обстоятельства, в которых иметь другие убеждения — выгоднее. Вообще-то неверно было бы осуждать человека за то, что он совершает те или иные действия ради выживания. Ведь человек — не более, чем биологический вид, получившийся именно таким как раз в результате поведения, продиктованного соображениями выживания. Так что с этой точки зрения термины «выгода» и «выживание» как будто идентичны: они говорят о наиболее правильном, максимально приближенном к условиям среды поведении людей.
Весь вопрос только в том, какая это среда.
Помните ли вы, знаете ли, какой богатой была жизнь до изобретения телевидения? Богатой — не в смысле повседневных материальных благ (тут-то как раз было плохо), а в смысле разнообразия занятий, набора повседневных впечатлений… Я вырос в Москве на Мало-Московской, в большом доме с большим двором, где мы играли в футбол летом и в хоккей зимой, мастеря из фанеры и проволоки клюшки-самоделки. Отец как-то привез мне из Ленинграда роскошный подарок — высокие кожаные ботинки с крючками для шнуровки и кожаной же подошвой — твердой, светло-желтой, аппетитно пахнувшей хорошей кожей и богатством. Ах, каким гордым я вышел во двор, как бы ненароком выставляя свои «скороходовские» башмаки, как подтягивал брюки, чтобы виднее была шнуровка… И как же был выпорот, когда через три часа, после отчаянного футбольного матча с командой соседнего двора, явился домой, тщетно стараясь спустить штаны пониже, чтобы мать не увидела исцарапанные, изодранные в жестокой схватке ботинки с отломанными крючками… Мы, послевоенная голытьба, гоняли в салочки, в пряталки, в 12 палочек, в казаки-разбойники, одновременно проходя жестокую школу подросткового естественного отбора, постигая простые и мудрые истины окружающей действительности: слабого и лежачего не бить, маменькиными сынками не становиться, делиться куском с товарищами, с поля боя не бегать, на других не «стучать».
И вдруг вся эта наша полная, разнообразная, богатая дворовая, подъездная и, так сказать, крышная жизнь разлетелась на куски: у родителей моего кореша, огненно-рыжего Валерки, появилось чудо — телевизор КВН. У них в комнате собирались все соседи по коммуналке, приходили и из других квартир, и я тоже часто сидел в уголке, как и все, не отрываясь оттого, что происходило на зеленоватом экранчике. Мы еще не понимали, что это был конец вольной, естественной жизни. На смену ей пришла некая неестественная, придуманная среда, в которой уже не было места ни нашим ребячьим делам, ни нам самим.
Маленькая электронно-лучевая трубка из объекта любопытства, из неожиданного открытия времен детства через сорок лет превратилась в монстра, запирающего нас в добровольном заточении каждый вечер, из года в год. Телевидение — наш стражник, вертухай, наш концентрационный лагерь? Возможно, возможно. Этот вариант предвидел Оруэлл, и его прогнозы блистательно сбылись.
С зеленоватого, голубого, а теперь уже и цветного экрана мы получаем — когда впрямую, а чаще лукаво и исподволь — команды и указания. Понимаю, что рискую заслужить эпитет «ретроград», и все же… Неужели вы сами, видя на экране, ну, скажем, прыгающий в неистовстве зал и лес поднятых рук, пляшущих над головами в ритме, заданном ансамблем, не начинаете сомневаться? Хорошо, вы — поклонник рока, но согласитесь хотя бы с тем, что у искусства не может быть столь единодушного, беснующегося зала. По
