Что же все-таки произошло? Все оказалось гораздо проще, чем можно было предположить. Для Саммерса, Эванса, для меня, для нескольких сот критиков, ушедших в ежеквартальные университетские журналы, и еще для нескольких тысяч далеких «яйцеголовых» по всей стране — Свидригайлов, Вронский, Соня Мармеладова или же Ваутрин, Аня из Зеленого Взгужа, Растиньяк — персонажи знакомые, близкие, нередко даже более рельефные, чем множество реальных лиц. Для широкой публики это пустые звуки, имена без содержания. В то время, как для Саммерса, Эванса, для меня соединение Свидригайлова с Наташей было бы актом чудовищным, публика видела в этом лишь союз г-на X с г-жой Эпсилон. Не будучи для широкой публики устоявшимися символами — что благородству учить, что разврату — персонажи не приглашали ни к растленной, ни к какой другой игре. Они были абсолютно, великолепно, совершенно индифферентны. Они никого не волновали.
Итак, издатели, несмотря на циничность, именно до этого не додумались, потому что на самом деле не ориентировались в ситуации на рынке литературы. Равнодушие к ценностям культуры простиралось значительно дальше, чем представляли себе авторы игры. В «Do yourself a book» не желали играть не потому, что благородно воздерживались от унижения шедевров, а просто потому, что не видели никакой разницы между книжкой четвероразрядного писаки и эпопеей Толстого. Одна точно так же оставляла читателя равнодушным, как и другая. Если даже и тлело у публики «желание попрать», то, с ее точки зрения, «для попрания не было ничего интересного».
Усвоили ли издатели этот урок? В определенном смысле, да. Не думаю, что они уяснили суть дела, но — руководствуясь инстинктом, нюхом, чутьем — все-таки начали поставлять на рынок такие варианты «строительства», которые раскупались лучше, поскольку позволяли стряпать уже чисто порнографические «складанки». Видя, что, по крайней мере, священные руины шедевров оставили, наконец, в покое, критики вздохнули с облегчением. И сразу проблема перестала их интересовать: со страниц элитарных литературных ежеквартальных изданий исчезли статьи, в которых головы (яйцевидные) посыпались пеплом.
Олимп пробудился еще раз, когда Бернард де ла Тэйл, соорудив повесть из переведенного на французский «Do yourself a book», получил за нее «Приз Фемина».
Привело это, впрочем, к скандалу, так как сообразительный француз не известил жюри о том, что его повесть не является целиком оригинальным произведением, а представляет результат «строительства». Повесть де ла Тэйла («Война впотьмах»), тем не менее, не была лишена достоинств, но строительство ее потребовало столько же способностей, сколько и увлеченности, которых обычно покупатели составов «Do yourself a book» не проявляют. Этот исключительный случай ничего не изменил; с самого начала было ясно, что предприятие колеблется между глупым фарсом и коммерческой порнографией. Состояния на «Do yourself a book» никто не сколотил. Критиков радует сегодня хотя бы то, что фигуры из бульварных романов не ступают по паркету толстовских салонов, а благородных девиц, типа сестры Раскольникова, не принуждают волочиться за ублюдками и вырожденцами.
В Англии бытует еще фарсовая версия «Do yourself a book»: доморощенный литератор тешится тем, что в его мининовелле в бутылку вливают целое общество вместо сока, сир Галахад устраивает роман с собственным конем, во время обедни капеллан пускает на алтаре электрические цепочки и т. п. Видимо, это забавляет англичан, коль скоро некоторые журналы ввели даже постоянный уголок для подобных экзерсисов. На континенте же, однако, «Do yourself a book» практически перестали появляться. Можем процитировать предположение одного швейцарского критика. «Публика, — сказал он, — уже чересчур ленива, чтобы ей хотелось собственными руками даже изуродовать, раздеть или помучить. Это все теперь делают за нее профессионалы. «Do yourself a book», возможно, имели бы успех 60 лет назад. Но они появились слишком поздно». Что же можно добавить к этому заключению, кроме тяжкого вздоха?
Геннадий Жаворонков
