шестью вверенными ее заботам детьми он отправил на свою роскошную приморскую виллу в Мизену, а сам навестил сначала Силона, затем Мутила, после чего в компании обоих проехал по всей Италии.
Во время этого путешествия от него не укрылось, что народности центральных районов полуострова готовы начать войну. Проезжая с Силоном и Мутилом по пыльным дорогам, он видел целые легионы хорошо вооруженных солдат, которые проводили учения вдали от римских и латинских поселений. Но он ничего не говорил и не задавал вопросов, веря в глубине души, что в конце концов эти военные приготовления не пригодятся. В ходе своей беспрецедентной законодательной кампании ему удалось убедить Сенат и народное собрание в необходимости реформ в области судопроизводства, структуры Сената, общественного землевладения и распределения продовольствия. Ни Тиберий Гракх, ни Гай Гракх, ни Гай Марий, ни Сатурнин не сделали столько, сколько он; никто из них не ввел в действие такое количество содержательных законов — причем без какого-либо нажима, без оппозиции со стороны сенаторов или сословия всадников. В него верили, его уважали, ему доверяли. Теперь он знал, что, когда он объявит о своем намерении дать право голоса всему населению Италии, они позволят ему увлечь себя — пусть даже не разделяя его убеждений. Он сможет это сделать! И в результате он, Марк Ливий Друз, заручится безоговорочной поддержкой четверти всего населения романского мира, ибо присягу на верность ему давали по всему полуострову, даже в Умбрии и Этрурии.
Дней за восемь до возобновления деятельности Сената на сентябрьские календы Друз приехал на виллу в Мизене, чтобы слегка передохнуть перед тяжкими трудами. Там он нашел подлинный источник радости и утешения в своей матери. Остроумная, проницательная, общительная, красноречивая, она почти по-мужски воспринимала этот, в конечном счете, мужской мир. Живо интересуясь политикой, она с гордостью и удовольствием следила за тем, как ее сын проводит в жизнь свою законодательную программу. Либеральная традиция рода Корнелиев вселила в нее предрасположенность к радикализму. Однако вторая, консервативная часть натуры Корнелиев порождала в ее душе одобрение при виде того, как мастерски ориентируется Друз в реалиях и настроениях Сената и народного собрания. Ни нажима, ни принуждения, ни угроз, никакого иного оружия, кроме золотого голоса и серебряного языка — именно таким и должен быть великий политик! Она от души радовалась, что Друз пошел не в своего тупоголового, твердолобого, близорукого отца. Он явно пошел в нее!
— Ты блестяще справился с продвижением закона о земле и низшем сословии, — сказала она сыну. — За чем очередь теперь?
Друз глубоко вздохнул, взглянул на нее в упор и ответил:
— Я дарую законодательным путем всем жителям Италии полноту гражданских прав, которыми пользуются сегодня римляне.
— Ах, Марк Ливий! — воскликнула мать, став белее полотна. — Они не мешали тебе действовать до сих пор, но этого они не допустят!
— Почему же? — спросил Друз, искренне удивленный, ибо уже привык верить в свою способность совершать то, что никому не под силу.
— Ограждать право гражданства от чужих посягательств было завещано Риму богами! — произнесла все еще бледная от ужаса мать и схватила его за руку. — Даже явись посреди Форума сам Квирин и повели им предоставить гражданские права остальным — они бы не пожелали этого сделать. Марк Ливий, откажись от своей затеи! Умоляю тебя, и не пытайся!
— Я поклялся сделать это, мама. И сделаю.
Бесконечно долгое мгновение они пристально смотрели друг на друга; его глаза были полны решимости, ее — страха за сына. Затем Корнелия вздохнула и пожала плечами:
— Что ж… вижу, я не в силах тебя отговорить. Недаром ты правнук Сципиона Африканского. Ах, сын мой, сын! Они убьют тебя!
— Для чего им это, мама? — Друз удивленно приподнял брови. — Я ведь не Гай Гракх, не Сатурнин. Я действую строго в рамках закона и не угрожаю интересам ни отдельного человека, ни mos majorum.
Слишком огорченная, чтобы продолжать разговор, Корнелия встала:
— Идем к детям. Они скучали по тебе.
Если последняя фраза и была преувеличением, то небольшим: Друз успел приобрести у детей некоторую популярность.
Уже на подходах к детской стало ясно, что там бушует ссора.
— Я тебя убью, Катон! — донесся до них крик Сервилии.
— А ну, хватит, Сервилия! — входя, приказал Друз тоном, не допускающим возражений, поскольку угроза в голосе девочки звучала нешуточная. — Катон твой брат, и ты не должна его обижать.
— Если он только попадется мне один на один, ему не поздоровится, — угрожающе пробормотала девочка.
— Не попадется, госпожа Нос Шишкой! — выкрикнул Цепион-младший, выступая вперед и становясь между нею и Катоном.
— И вовсе у меня нос не шишкой! — вскинулась Сервилия.
— Шишкой, шишкой! — не унимался Цепион. — Отвратительный носище, бр-р-р!
— Успокойтесь! — прикрикнул Друз. — Вы хоть когда-нибудь перестаете ссориться?
— Да! — откликнулся с готовностью Катон. — Когда деремся!
— А как нам не ссориться, когда он тут? — спросил Друз Нерон.
— А ты заткнись, чернорожий Нерон! — выкрикнул вновь Цепион-младший, вступаясь за Катона.
— Я не чернорожий!
— Чернорожий, чернорожий, чернорожий! — упрямо повторял, сжав кулаки, Катон.
— А ты не Сервилий Цепион! — заявила Цепиону-младшему Сервилия. — Ты потомок рыжего галльского раба и случайно затесался к нам!
— Нос Шишкой! Нос Шишкой! Мерзкий, страшный Нос Шишкой!
— Замолчите! — не выдержал Друз.
— Сын раба! — прошипела Сервилия.
— Дочка кретина! — выкрикнула теперь Порция.
— Свинья конопатая! — не осталась в долгу Лилла.
— Садись, — невозмутимо обратилась к сыну Корнелия. — Пусть они закончат — и тогда обратят на нас внимание.
— Они все время поминают предков? — спросил Друз, стараясь перекричать детский гвалт.
— Разумеется, раз здесь Сервилия.
Сервилия, в свои тринадцать лет уже совершенно сформировавшаяся, миловидная и себе на уме, должна была бы покинуть детскую компанию еще года два или три тому назад, но в наказание за вздорность ее оставили с младшими. И теперь Друз засомневался, не совершили ли они тем самым большую ошибку.
Лилле недавно исполнилось двенадцать, и она тоже взрослела на глазах. Ее лицо, смуглое, еще более миловидное, чем у сестры, но открытое и проказливое, сразу давало исчерпывающее понятие о ее характере. Третьим в группе старших детей, неизменно поддерживавшим девочек, был приемный сын Друза, Марк Ливий Друз Нерон Клавдиан, девяти лет. Его отличала красота, свойственная роду Клавдиев, — смуглая и суровая. Мальчик был, увы, не слишком умен, но приятен в общении и послушен.
Затем шел отпрыск Катона, ибо Друз, как ни настаивала Ливия, не мог заставить себя считать Цепиона-младшего сыном Цепиона-старшего. Тот очень походил на Катона Салониана: то же стройное мускулистое сложение, намек на будущий высокий рост, характерная форма головы и ушей, длинная шея, длинные руки и ноги и ярко-рыжие волосы. И хотя глаза у мальчика были светло-карими, то были все равно не глаза Цепиона, широко расставленные и глубоко запавшие под бровными дугами. Из всех шестерых Цепион-младший был любимцем Друза. В нем чувствовалась сила, потребность брать на себя ответственность, что было Друзу очень близко. Неполных шести лет от роду, мальчик беседовал с ним как умудренный жизнью муж, и при этом голос малыша был глубок, а взгляд постоянно сохранял серьезное, вдумчивое выражение. Улыбку на его лице можно было видеть редко, лишь когда его младший братишка Катон делал что-нибудь занятное или трогательное. Любовь его к Катону была почти отцовской, и он ни за что не желал разлучаться с братом.
