Помпей.
— Мать есть, сестры нет. — Марк Туллий все еще не мог справиться с дрожью. — Моя мать меня не любит.
— Штаны у тебя есть? А рукавицы? А двойная шерстяная туника? И толстых носков нет? И шерстяной шапки?
— Только то, что здесь. Я не подумал. Все эти вещи, конечно, есть — дома, в Арпине.
«Способен ли семнадцатилетний мальчишка позаботиться о теплой одежде?» — спрашивал себя Цицерон годы спустя, вспоминая ту радость, которую испытал, когда Помпей попросту заставил каждого юношу из числа соседей по палатке поделиться с Цицероном чем-нибудь из теплых вещей.
— Не скулите, у вас всего достаточно, — сказал Помпей остальным. — Марк Туллий, может быть, в каких-то вопросах и полный идиот, но в других он умнее всех вас, вместе взятых. И он — мой друг. Благодарите судьбу, что у вас есть матери и сестры, которые знают, что дать вам в дорогу. Волумний, тебе не нужны шесть пар носков, ты все равно их не меняешь! Передай-ка эти рукавицы, Тит Помпей. Эбутий — тунику. Фундилий — шапку. Майаний, у тебя так много барахла, что ты можешь дать всего по одной вещи. Я с легкостью поступлю так же.
Армия вступила в горы, преодолевая метель и снежные заносы, и Цицерон, кутаясь в свои теплые одежды, беспомощно тащился вслед за солдатами. Он с ужасом думал о том, что может случиться, если они наткнутся на врага. Что ему тогда делать?
Столкновение оказалось случайным и неожиданным. Они только что перешли замерзшую реку возле Фульгинии, когда армия Помпея Страбона встретилась с четырьмя разношерстными легионами пиценов, проходившими через горы из Южного Пицена — очевидно, с намерением устроить волнения в Этрурии. Столкновение окончилось их разгромом. Цицерон не принимал в битве личного участия, потому что тащился в хвосте вместе с обозом. Молодой Помпей решил, что Марк Туллий должен присматривать за объемистым багажом контуберналов. Подобное поручение, как было ясно Цицерону, освобождало Помпея от заботы о благополучии приятеля, когда они шли по вражеской территории.
— Чудесно! — воскликнул Помпей в тот вечер, чистя свой меч в палатке. — Мы перебили их. Когда они решили сдаться, мой отец только рассмеялся. Так что мы загнали их в горы, отрезав от обоза, вот так. И если они не умрут от холода, то скоро их прикончит голод. — Он поднес лезвие к лампе, чтобы убедиться, что оно начищено до блеска.
— А мы не могли бы взять их в качестве пленных? — спросил Цицерон.
— При таком главнокомандующем, как мой отец? — Помпей засмеялся. — Он не считает нужным оставлять врагов в живых.
Набравшись смелости, Цицерон продолжал настаивать:
— Но ведь это же италики, а не внешние захватчики. Разве они не могут понадобиться для наших легионов, когда эта война закончится?
Помпей задумался:
— Да, согласен, они могли бы пригодиться. Но сейчас слишком поздно беспокоиться об их судьбе! Италики ужасно взбесили моего отца, а если он разозлится, то не дает пощады никому. — Голубые глаза Помпея-младшего уставились прямо в карие глаза Цицерона. — И я буду таким же.
Прошли месяцы, прежде чем Цицерону перестали сниться эти пиценские батраки, брошенные замерзать в снегу или копающиеся под дубами в поисках желудей — никакой другой пищи не могли предоставить им горы. То была еще одна кошмарная сторона войны, и, увидев ее, нельзя было не возненавидеть войну.
К тому времени, когда Помпей Страбон достиг Адриатики, Цицерон научился быть полезным и даже дорос до ношения кольчуги и меча. В палатке контуберналов он вел хозяйство, готовил и делал уборку, а в шатре командующего взял под свой контроль все работы, требующие грамотности. Пиценским писцам и секретарям Помпея Страбона они оказались явно не по плечу — то были донесения Сенату, письма в Сенат, доклады о битвах и стычках. Внимательно прочитав первое произведение Цицерона — письмо к городскому претору Азелиону, Помпей Страбон взглянул на тощего парнишку своими жутко неопределенными глазами, которые словно хотели высказать что-то невыразимое.
— Неплохо, Марк Туллий. Может, и есть какой-то резон в том, что мой сын привязался к тебе. Не понимаю, как это выходит, но он всегда оказывается прав, знаешь ли. Поэтому я и позволил ему поступить по-своему.
— Благодарю тебя, Гней Помпей.
Командующий провел рукой в воздухе, обозначив заваленный свитками письменный стол.
— Глянь, что ты сможешь с этим поделать, мальчик.
Наконец они остановились на отдых в нескольких милях от Аскула. С момента смерти Секста Цезаря армия все еще располагалась возле этого города. Помпей Страбон решил встать в некотором отдалении.
Время от времени командующий и его сын устраивали вылазки, беря с собой войска в количестве, которое они считали необходимым, и отсутствовали в течение нескольких дней. В таких случаях командующий оставлял в лагере своего младшего брата, Секста Помпея, а Цицерон наблюдал за текущей перепиской. Эти периоды относительной свободы могли бы доставлять ему истинную радость, но получалось наоборот. Рядом не было молодого Помпея, чтобы защитить гражданского недотепу, а Секст Помпей ни во что не ставил нескладного юношу и мог даже оскорбить его — ударить по уху, дать пинка под зад, подставить ногу, когда тот пробегал мимо.
Пока земля была еще твердой от мороза и весенняя оттепель только намечалась, полководец и его сын с небольшими силами отправились на побережье, чтобы разведать перемещения неприятельских войск. На следующий день, вскоре после рассвета, когда Цицерон стоял возле командного шатра и потирал задницу, группа марсийских всадников непринужденно въехала в лагерь, как будто в свой собственный. Марсы вели себя так спокойно и уверенно, что никто из римлян даже не схватился за оружие. Единственным, кто отреагировал на появление италиков, был брат Помпея Страбона Секст, который выступил вперед и поднял руку в приветствии, когда группа остановилась возле командного шатра.
— Публий Веттий Скатон, марс, — представился предводитель, спрыгивая с лошади.
— Секст Помпей, брат командующего, временно исполняю его обязанности в его отсутствие.
Лицо Скатона вытянулось.
— Жаль. Я приехал, чтобы встретиться с Гнеем Помпеем.
— Он должен скоро вернуться. Вы согласны подождать?
— Сколько?
— От трех до шести дней, — сказал Секст Помпей.
— Можно накормить моих людей и коней?
— Конечно.
Выполнять эту задачу пришлось Цицерону, единственному контуберналу, оставшемуся в лагере. К его большому удивлению, те же самые люди, которые загнали пиценов в горы умирать от голода и холода, проявили немалое гостеприимство по отношению к врагам, когда те явились к ним вот так запросто. Это невероятное гостеприимство было свойственно в римском лагере всем, начиная с Секста Помпея и кончая последним нестроевиком. «Мне никак не постичь этот феномен, именуемый войной», — думал Цицерон, наблюдая за Секстом Помпеем и Скатоном, разгуливающими вместе с видом глубочайшей привязанности или выезжающими совместно поохотиться на диких свиней, которых зима заставила приблизиться к самому лагерю в поисках пищи. И когда Помпей Страбон вернулся из разведывательной экспедиции, он кинулся на шею Скатону так, будто Скатон был его наилучшим другом.
Начался большой пир. Должно быть, думал удивленный Цицерон, Помпеи в своих твердынях посреди огромных поместий в Северном Пицене именно так себя и ведут: огромные кабаны на вертелах, блюда, полные еды, хозяева и гости — на лавках за столами, а не на ложах. Слуги бегали, разнося больше вина, чем воды. Римлянину — выходцу из латинских земель (такому, как Цицерон) сцена, имевшая место в шатре командующего, представлялась варварской. Вовсе не так устраивали пиры люди из Арпина, даже Гай Марий. Разумеется, Цицерону не приходило в голову, что в военном лагере, закатывая пир на сто человек, невозможно заботиться о ложах и деликатесах.
— Вряд ли ты скоро войдешь в Аскул, — сомневался Скатон.
