скромными, чтобы соответствовать ситуации. Люди и так весьма расстроены; кроме того, обитатели Квиринала, Виминала и Верхнего Эсквилина от души ненавидели покойника за то, что он превратил свой лагерь в рассадник болезни, косившей всю округу.
— Что ты собираешься делать? — спросил Цицерон, когда невдалеке показалась кипарисовая роща, в которой прятались строения гильдии гробовщиков.
— Поеду домой, в Пицен, — ответил Помпей, сотрясаемый ужасными рыданиями. — Мой отец совершил ошибку, явившись сюда, а ведь я просил его не делать этого! Пусть даже погибнет Рим, говорил я ему! Но он не послушал меня. Он заявил, что должен защитить права моего рождения. Он хотел быть уверенным в том, что Рим все еще останется Римом к тому дню, когда придет моя очередь стать консулом.
— Пойдем в город вместе со мной и поживем в моем доме, — предложил Цицерон, не сдерживая слез; хотя он ненавидел и боялся Помпея Страбона, но не мог устоять перед отчаянием его сына. — Гней Помпей, я встретил Акция! Он приехал в Рим, чтобы поставить здесь свою новую пьесу, а когда возник конфликт между Луцием Цинной и Гнеем Октавием, заявил, что уже слишком стар, чтобы возвращаться в Умбрию, пока продолжаются эти кошмарные беспорядки. Я подозреваю, что ему просто нравится эта драматичная атмосфера, переполненная такими страстями! Прошу тебя, пойдем! Останься у меня на время! Ты достаточно близок с великим Луцилием и получишь большое удовольствие от общества Акция. Это позволит тебе забыть весь ужас.
— Нет, — отказался Помпей, — я поеду домой.
— Со своей армией?
— Это армия моего отца. Она принадлежит Риму.
Через несколько часов молодые люди вернулись на виллу возле Коллинских ворот, где была последняя резиденция Помпея Страбона. Ни один из них — и меньше всего опечаленный Помпей — не подумал о том, чтобы установить охрану вокруг этого места. Полководец был мертв, а на вилле не имелось ничего ценного. Из-за эпидемии слуг оставалось очень немного. После ухода Помпея-младшего и Цицерона они уложили тело Помпея Страбона на постель, и две рабыни остались дежурить возле него.
Возвратившихся юношей вилла встретила пугающей пустотой. Когда они вошли в комнату, где лежал Помпей Страбон, то обнаружили, что тело исчезло.
— Он не умер! — торжествующе воскликнул Помпей-младший, и его лицо покрылось румянцем недоверчивой радости.
— Твой отец, Гней Помпей, мертв, — отозвался Цицерон, который не особенно переживал по поводу его смерти, а потому сохранил здравый смысл. — Успокойся и пойдем отсюда! Ты ведь знаешь, что он был мертв, когда мы уходили. Мы обмывали и одевали его. Он был мертв!
Радость исчезла, но нового потока слез не последовало. Вместо этого лицо молодого Помпея окаменело.
— Но тогда что все это значит? Где тело моего отца?
— Думаю, все слуги ушли, даже больные, — отозвался Цицерон. — Пойдем искать.
Но поиски ни к чему не привели. Молодые люди не обнаружили ни малейшего намека на то, куда могло подеваться тело Помпея Страбона. Помпей-младший и Цицерон, один все более мрачный, другой все более смущенный, покинули виллу и в раздумье остановились у Номентанской дороги.
— Куда мы пойдем — в лагерь или к воротам? — спросил Цицерон.
И то и другое находилось совсем неподалеку. Помпей наморщил лоб, подумал и решился:
— Мы пойдем в командную палатку отца. Возможно, солдаты перенесли его, и теперь он лежит там.
Они повернулись и пошли к лагерю, но в этот момент услышали чей-то голос:
— Гней Помпей! Гней Помпей!
Оглянувшись, они увидели, что к ним бежит растрепанный Брут Дамасипп, на ходу размахивая руками.
— Твой отец! — задыхаясь, проговорил он, подбегая к Помпею.
— Что с ним? — очень спокойно и очень холодно спросил тот.
— Римляне похитили его тело, заявив, что хотят привязать к ослу и протащить по всем улицам! Одна из женщин, что дежурила возле него, рассказала мне об этом. И я, как дурак, тут же бросился бежать, надеясь поймать их. К счастью, я увидел тебя, иначе они, вероятно, сделали бы со мной то же самое. — Он посмотрел на Помпея-младшего с тем же уважением, с каким привык относиться к его отцу. — Что прикажешь делать?
— Приведи сюда немедленно две когорты солдат, — отрывисто приказал Помпей, — с ними мы войдем в город и отыщем тело.
Цицерон не знал почему, но Помпей больше не сказал ни слова за все то время, пока они ждали. Помпея Страбона настиг последний удар. У жителей северо-западной части города оставался единственный способ выразить свою ненависть к тому, кого они считали виновником своих несчастий. Самые густонаселенные районы Рима брали воду из акведуков, но Верхний Эсквилин, Виминал и Квиринал вынуждены были обходиться местными источниками и ключами. А Страбон заразил их.
Когда молодой Помпей провел свои когорты через Коллинские ворота и вошел на большую рыночную площадь, он обнаружил, что она пуста. Не было ни души и на окрестных улицах, даже на тех, что вели к Нижнему Эсквилину. Один за другим прочесывая все узкие проходы, Дамасипп повел когорту к Агеру, в то время как оба молодых человека с другой когортой отправились в противоположном направлении. Три часа спустя небрежно брошенное тело Помпея было найдено у подножия Квиринала, возле храма богини Салус.
«Ну и ну, — подумал Цицерон, — место, которое они выбрали, чтобы оставить его там, говорит само за себя. Возле храма Доброго здоровья!»
— Я не забуду этого, — заявил Помпей, склонившись над обнаженным и изуродованным телом своего отца. — Когда я стану консулом и предложу свою программу, ты от меня ничего не получишь, Квиринал!
Услышав о смерти Помпея Страбона, Цинна вздохнул с облегчением. А когда он узнал о том, как тело Помпея Страбона протащили по улицам, то тихо присвистнул. Видимо, не слишком-то хороши дела в Риме, если даже его защитники не пользуются особой популярностью. Не зря он дожидается капитуляции, и теперь, кажется, это дело нескольких часов.
Однако ничего подобного не произошло. По-видимому, Октавий решил сдаться только тогда, когда народ решится на открытый бунт.
Квинт Серторий, который явился в этот день с докладом, имел на левом глазу повязку, набухшую кровью.
— Что с тобой случилось? — спросил Цинна.
— Потерял левый глаз, — коротко ответил Серторий.
— О боги!
— К счастью, у меня остался еще один, — стоически отозвался командир легиона. — Во всяком случае, я еще в состоянии разглядеть собственный меч, так что увечье не слишком помешает в битве.
— Садись, — приказал Цинна, наливая вина.
Он внимательно посмотрел на своего легата, решив про себя, что очень немногое в жизни может вывести Квинта Сертория из равновесия. Когда тот устроился в кресле, Цинна, вздыхая, сел рядом.
— Ты знаешь, Квинт Серторий, а ведь ты был совершенно прав, — проговорил он.
— Ты имеешь в виду Гая Мария?
— Да. — Цинна повертел в руках свой кубок. — У меня больше нет общего командования. О, я пользуюсь уважением среди старших по званию. Но я имею в виду солдат, самнитов и других италийских добровольцев. Они подчиняются только Гаю Марию, но не мне.
— Этого следовало ожидать. Если бы еще существовал прежний Гай Марий, тот справедливый и дальновидный человек, это не имело бы ни малейшего значения. Но с нами — не тот Гай Марий, не прежний! — Серторий вздохнул, и из-под его повязки медленно выкатилась кровавая слеза. — Изгнание — самая ужасная вещь, которая могла с ним случиться в его годы и при его немощи. Я достаточно наблюдал его в эти дни, чтобы понять: он только имитирует интерес к нашему делу. Единственное, что его беспокоит
