может выплатить жалование солдатам и офицерам, щедро вознаградить Морсима да еще положить более чем две трети добычи в свой походный сундук. Да, это был удачный год! Его репутация в Риме сильно возрастет, и теперь у него есть деньги, чтобы добиваться избрания консулом. Его пожитки были уложены, и корабль стоял на якоре в Цидне, когда он получил письмо от Публия Рутилия Руфа, помеченное сентябрем:
Я надеюсь, Луций Корнелий, что мое письмо еще застанет тебя. Я также надеюсь что у тебя был более удачный год, чем у меня. Но об этом ниже.
Я нахожу большое удовольствие в том, чтобы писать вам, находящимся далеко, о событиях в Риме. Мне будет сильно недоставать этого вскоре. И кто станет писать мне — да и станет ли? Но об этом дальше.
В апреле мы избрали двух новых цензоров: Гнея Домиция Агенобарба и Луция Лициния Красса. Как ты понимаешь, пара несовместимая. Вспыльчивость, соединенная с невозмутимостью, Аид и Зевс, краткость бок о бок с велеречивостью, ехидство и мечтательность. Весь Рим, потешаясь, ищет определение этому невероятному дуэту. Конечно, на месте первого должен быть Квинт Муций Сцевола, но он отказался, сказав, что слишком занят. Очень осторожно с его стороны! После суматохи, поднятой прежними цензорами, и после принятия закона Лициния Муция он счел за благо не высовываться.
Еще в начале года мне и Гаю Марию удалось убедить Сенат распустить чрезвычайные суды, учрежденные согласно закону Лициния Муция, на том основании, что финансовые затраты, связанные с их деятельностью, неоправданны.
Без особых сложностей мы провели это решение через Сенат и комиции. Но отголоски все не смолкают. Двое из самых ненавистных судей, Гней Сципион Назика и Катул Цезарь, лишились своих поместий, которые сожгли дотла. И не они одни. Появился даже особый вид спорта: поймать римского гражданина и избить его до полусмерти. Однако никто, даже Катул Цезарь, не признает, что причиной тому послужил закон Лициния Муция.
Возмутитель спокойствия Квинт Сервилий Цепион-младший обвинил самого принцепса Сената Скавра в том, что тот принял огромную взятку от царя Понтийского. Можешь представить, что тут началось. Скавр явился в суд, но не для дачи показаний. Нет, он подошел прямиком к Цепиону и при собравшихся на Нижнем Форуме надавал ему пощечин! В такие моменты, клянусь, Скавр словно вырастает. Хотя с Цепионом они одного роста, он возвышался над своим обидчиком, подавляя того.
«Как ты смеешь! — рычал Скавр. — Ты, ничтожный червяк! Сейчас же откажись от своей клеветы, а не то пожалеешь, что родился на свет! Ты, Сервилий Цепион, чья семья прославилась мздоимством, осмеливаешься обвинять меня, Марка Эмилия Скавра, принцепса Сената, в получении взятки?! Я плюю на тебя, Цепион!»
И он вышел из Форума, сопровождаемый аплодисментами и свистом, которые равно игнорировал. Цепион молча стоял со следами пощечин на обеих щеках. Теперь представь он даже веские доказательства — все равно обвинение против Скавра было бы отвергнуто. «Я снимаю свое обвинение», — проговорил Цепион и поспешил домой.
Так погибает каждый, кто посмеет задеть Марка Эмилия Скавра, славного человека и несравненного актера. Не скрою: я был доволен. Цепион долго портил кровь Марку Ливию Друзу — это всем известно. Очевидно, Цепион полагал, что мой племянник примет его сторону, когда откроется связь моей племянницы с Катоном Салонианом, а когда этого не случилось — вышел из себя.
Но довольно о Цепионе. Послушай лучше об одном из Папириев (кстати, несчастное семейство: подряд два самоубийства, а теперь еще молодежь, которая только и смотрит, где бы напакостить). Так вот, трибун Гней Папирий Карбон выдвинул законопроект в народном собрании несколько месяцев назад: Красс Оратор и великий понтифик Агенобарб тогда как раз предложили свои кандидатуры на должность цензоров! Карбон попытался пропихнуть запоздалый вариант закона Сатурнина о зерне. Но поднялся настоящий бунт, в ходе которого были убиты двое бывших гладиаторов и покалечены несколько сенаторов. Красс Оратор также пострадал, испачкав тогу, и в результате обнародовал решение сената, согласно которому ответственность за порядок на собраниях целиком возлагается на организатора. Решение прошло на ура и затем было утверждено народным собранием. Если бы сборище с участием Карбона состоялось после принятия решения, он был бы обвинен в развязывании насилия и приговорен к огромному штрафу.
А теперь я перехожу к новостям самым интересным.
У нас более нет цензоров!
«Но как же так?!» — слышу я твой плач. Расскажу все по порядку. Вначале мы надеялись, что они поладят, несмотря на несходство характеров. Они пересмотрели государственные контракты и поувольняли всех римских учителей риторики, кроме горстки абсолютно непогрешимых. Основной их гнев пал на учителей латинской риторики, но затем настала очередь учителей греческой. Ты знаешь эту свору. За солидную плату они выпекают одного за другим законников, которые обкрадывают народ Рима — простодушный, но склонный к сутяжничеству. Все признают, что так называемые учителя риторики не прибавляют славы Риму и только лишь обирают простых и наивных людей. И их всех выгнали! Они призывали проклятия на головы Красса Оратора и великого понтифика Агенобарба, но тщетно: их вышвырнули. Остались только те, чья репутация не запятнана.
Все это было прекрасно. Все возносили хвалы нашим цензорам, и мы надеялись, что столь прекрасное начало — залог их новых успехов. Вместо этого они принялись грызть друг друга. Обвинения, препирательства, причем прилюдно! Вплоть до открытого обмена оскорблениями, чему свидетелем стала половина Рима, собравшаяся во время перепалки вблизи этих двух.
Может быть, тебе неизвестно, что Красс Оратор увлекся рыбоводством. Он развел в своих поместьях многочисленные пруды и получает неплохой доход, поставляя свежую рыбу для официальных празднеств. Помнишь, когда-то Луций Сергий Ората начал разводить устриц? Оказывается, от устриц до угрей всего шаг, дорогой, Луций Корнелий!
Как мне будет не хватать этого римского шума и беспорядка! Но вернемся к Крассу Оратору и его рыбной ферме. Сначала это было чистой коммерцией. Но, будучи Крассом Оратором, он не мог не влюбиться в свою рыбу. Поэтому он расширил пруд и в своем здешнем римском имении и населил его всяческой рыбной экзотикой. Он сидит на краю пруда, болтает в воде пальцем и кормит подплывающих к нему рыб хлебом, креветками и прочей снедью. Особенной его любовью пользовался один карп, огромнейшая тварь, совершенно ручная — настолько, что выплывал к нему навстречу, едва он выходил в сад, — цвета олова и с чрезвычайно благородной мордой (настолько, конечно, насколько природа дозволяет подобное рыбе). И я нисколько не порицаю его за это увлечение, нисколько.
Отчего-то сей благородный карп издох, и Красс Оратор лишился сна и аппетита. Приходившие к нему в дом не принимались: им говорили, что Красс в горе. Однако некоторое время спустя он со скорбным лицом появился в обществе и возобновил свою деятельность в качестве цензора.
«Ха! — сказал великий понтифик при его появлении. — Ты не в траурной тоге? Я изумлен, Луций Лициний! Я слышал, что, когда ты кремировал своего усопшего карпа, ты сделал с него восковую маску и нанял актера, чтобы он плыл в ней к храму Венеры Либитины! И что ты соорудил ларец для ее хранения как маски одного из членов семьи!»
Красс Оратор величественно поднялся — весь их род обладает этой величественностью — и с презрением взглянул на своего коллегу-цензора. «Это правда, Гней Домиций, — надменно проговорил он, — что я оплакивал мою усопшую рыбу. Что говорит о моем благородном сердце — в отличие от твоего! Ты похоронил трех жен, но не пролил ни слезинки ни по одной из них!»
И это, Луций Корнелий, было концом их совместного цензорства. Жаль, но теперь, похоже, в ближайшие четыре года мы будем лишены справедливых цензоров. Новых выборов устраивать не собираются.
А теперь пора переходить к плохим новостям. Итак, я пишу накануне моей ссылки в Смирну. Я вижу, как вытянулось от изумления твое лицо! Публий Рутилий Руф, самый непогрешимый человек Рима, приговорен к ссылке? Да, это так. Некоторые люди никак не могут позабыть тех славных дел, которые мы с Квинтом Муцием Сцеволой провернули в Азии: так, Секст Перквитиний теперь не может конфисковать бесценные произведения искусства в уплату за долги. Будучи дядей Марка Ливия Друза, я также навлек на себя вражду этого негодяя Квинта Сервилия Цепиона. А через него — и Луция Марция Филиппа, подонка,
