себе отголоски отвращения, которое вызывал к себе его отец, тоже Маний Аквилий, он в свое время не рассчитывал подняться и до консула. С некоторыми фактами тем более трудно смириться, когда семейство не отличается особым благородством; позорный же факт состоял в том, что отец Мания Аквилия, воспользовавшись разрухой от войн, последовавших за смертью пергамского царя Аттала III, продал более половины территории Фригии отцу теперешнего понтийского царя Митридата за золото, которое осело в его кошельке. Территория эта, вместе с остальными владениями царя Аттала, должна была бы отойти римской провинции Азия, ибо царь Аттал завещал Риму все свое царство. Но тогда отсталая Фригия, из невежественных жителей которой получались весьма дурные рабы, показалась Манию Аквилию-старшему не больно существенной потерей для Рима. Однако по-настоящему влиятельные лица в Сенате и на Форуме не простили Мания Аквилия-старшего и не забыли этого происшествия даже к тому времени, когда на политической арене появился Маний Аквилий-младший.
За титул претора велась нешуточная борьба, на которую ушло почти все оставшееся у семьи понтийское золото, а его и оставалось немного, поскольку папаша не отличался ни бережливостью, ни осмотрительностью. Поэтому Маний Аквилий-младший поспешил воспользоваться возможностью прогреметь, едва таковая подвернулась. После того как германцы разгромили Цепиона и Маллия в Заальпийской Галлии и вознамерились хлынуть в долину Родана, а оттуда в Италию, именно претор Маний Аквилий предложил избрать Гая Мария консулом in absentia, чтобы противопоставить угрозе должный отпор. Этот его поступок превратил Гая Мария в должника Аквилия, и Гай Марий был только рад избавиться от этого бремени.
Как следствие, Маний Аквилий служил при Марии легатом и оказал ему немалую помощь в разгроме германцев при Аквах Секстиевых. Доставив весть об этой столь желанной победе в Рим, он был избран младшим консулом в бытность Мария консулом в пятый раз. По истечении года пребывания в консульском ранге он повел в Сицилию два своих отлично вымуштрованных легиона, состоящих из одних ветеранов, дабы усмирить восстание рабов, продолжавшееся уже не один год и наносившее большой урон снабжению Рима хлебом.
Вернувшись и организовав себе овацию, он надеялся выставить свою кандидатуру на выборах цензоров, когда подоспеет время выбирать очередную пару. Однако по-настоящему влиятельные лица в Сенате и на Форуме тоже не дремали. Попытка Луция Апулея Сатурнина завладеть Римом привела к закату звезды самого Гая Мария, и Маний Аквилий остался без поддержки. В результате он был привлечен к суду за злоупотребления народным трибуном, имевшим влиятельных друзей среди всадников, служивших как присяжными, так и председателями судов; звали трибуна Публий Сервилий Ватия. Не будучи выходцем из Сервилиев-патрициев, он происходил из видного плебейского семейства и был честолюбив.
Суд состоялся на Форуме, пребывавшем в волнении; в волнение его привела череда событий, начиная с выступления Сатурнина, хоть все надеялись, что после его смерти на Форуме больше не будет царить насилие, приводящее к гибели магистратов. Однако ни насилию, ни даже убийствам не был положен конец, а все из-за сына Метелла Нумидийского Свинки — Поросенка, который постарался притянуть к ответу заклятых врагов своего отца. Своей отчаянной борьбой за возвращение отца из ссылки он заслужил более благозвучное прозвище, нежели Поросенок: теперь он именовался Квинтом Цецилием Метеллом Пием, ибо «Пий» значит «почтительный». После успешного завершения этой борьбы Метелл Пий Поросенок намеревался обречь врагов своего отца на страдания. К числу врагов относился и Маний Аквилий — безусловный ставленник Гая Мария.
На плебейском собрании обычно присутствовало народу мало; место в нижней части Римского Форума, где должен был заседать суд, привлекло немногих.
— Все это дело не стоит выеденного яйца, — говорил Публий Рутилий Руф Гаю Марию, когда они явились послушать выступления в последний день суда над Манием Аквилием. — Ведь это была война с рабами! Сомневаюсь, чтобы он нашел, чем поживиться, от Лилибея до самых Сиракуз. Кроме того, не станешь же ты утверждать, что жадные сицилийские земледельцы не следили за Манием Аквилием! Так что ему не удалось бы прикарманить и бронзовой монетки!
— Просто Поросенок целит таким манером в меня, — ответил Гай Марий, пожимая плечами. — Об этом известно и Манию Аквилию. Ему пришлось поплатиться за то, что он поддерживал меня.
— А также за то, что его папаша загнал половину Фригии, — подсказал Рутилий Руф.
— Верно, и за это.
Разбирательство велось по новым правилам, установленным покойным Гаем Сервилием Главцией, который постановил вернуть суды всадникам, то есть оставить сенаторам возможность выступать только в качестве ответчиков. Жюри присяжных состояло из тщательно отобранных виднейших представителей римского делового мира в количестве пятидесяти одного человека; обвинение и защита уже обращались к суду, были выслушаны и свидетели. На последний день было намечено двухчасовое выступление обвинения и трехчасовое — защиты, после чего присяжным надлежало незамедлительно огласить свой приговор.
Сервилий Ватия блестяще выступил от имени государства: сам он был недурным законником, его помощники тоже оказались на высоте; однако не было сомнений, что публика — а ее в последний день разбирательства собралось побольше, чем в предшествующие, — дожидается залпов тяжелой артиллерии, то есть речей адвокатов Мания Аквилия.
Первым говорил косоглазый Цезарь Страбон — молодой, въедливый, великолепно образованный и от природы наделенный красноречием. За ним последовал человек, заслуживший своей одаренностью прозвище «Оратор», — Луций Корнелий Красс. Красс Оратор уступил место еще одному Оратору — Марку Антонию. Для того чтобы называться Оратором, мало было упражняться в красноречии на публике; требовалось также тончайшее знание риторических приемов и последовательности этапов выступления, приводящей к намеченной цели. Красс Оратор отличался несравненной осведомленностью в судопроизводстве, но Антоний Оратор побивал его красноречием.
— Все мимо, — высказался Рутилий Руф, когда Красса Оратора сменил Антоний Оратор.
Марий что-то невнятно проворчал в ответ; он внимательно слушал речь Антония Оратора, желая убедиться, что не даром тратил деньги. Не сам же Маний Аквилий оплачивал услуги таких видных адвокатов! Всякому было известно, что расходы несет Гай Марий. Согласно законам и традиции, адвокаты не претендовали на оплату своих услуг. Однако им не возбранялось принимать дары — как свидетельство высокой оценки их усилий. По мере того как Республика старела, находилось все меньше желающих оспаривать неписаное правило, согласно которому адвокатов следовало одаривать. Сперва в качестве даров преподносились произведения искусства и предметы мебели; адвокату, нуждающемуся в наличности, приходилось продавать подарки. В конце концов все свелось к тому, что в качестве подарков стали преподноситься деньги. Об этом, естественно, никто не упоминал, и все делали вид, что такой практики не существует вовсе.
— Как же коротка ваша память, досточтимые заседатели! — восклицал Антоний Оратор. — Постарайтесь же припомнить события, происходившие всего несколько лет назад, когда в нашем возлюбленном римском Сенате толпились capite censi, когда в животах этих людей было столь же пусто, как и в их амбарах. Помните ли вы, как некоторые из вас, — на скамье присяжных обязательно сидело не менее полудюжины зерновых магнатов, — брали за четверик зерна не менее пятидесяти сестерциев — так мало пшеницы оставалось в ваших закромах? А малоимущие день ото дня становились все многочисленнее, они взирали на нас и глухо ворчали. А все потому, что Сицилия, наша зерновая корзина, лежала в руинах, превратившись в Илиаду скорби…
Рутилий Руф вцепился Марию в руку и в ужасе застонал:
— И он туда же! Да сожрут черви этих воров, не гнушающихся чужими находками! Ведь это моя фраза! Илиада скорби! Вспомни-ка, Гай Марий, как я употребил это выражение в письме, которое отправил тебе в Галлию много лет назад! Как я потом страдал, узнав, что его стащил у меня Скавр! И что же теперь? Фраза у всех на языке, и приписывают ее именно Скавру!
— Тихо! — прикрикнул на него Марий, не желая упустить ни слова из речи Марка Антония.
— …Еще более скорбную из-за невиданных упущений правительства! Теперь мы наконец-то знаем имя основного провалившегося администратора, не так ли? — Юркие красные глазки уперлись в одну из наиболее безразличных физиономий во втором ряду присяжных. — Не припоминаете? Ну так я освежу вам память! Молодые братья Лукуллы разоблачили его, лишили гражданства и отправили в изгнание. Я имею в виду, конечно же, авгура Гая Сервилия. На Сицилии уже четыре года кряду не собирали урожая, когда туда
