Во всяком случае так полагает заместитель главного редактора «Московских новостей», культуролог Степан Киселев.
Один из самых страшных снов в моей жизни: обнимаю женщину, ясно воспринимая все острые подробности — изгибы тела, дыхание, запах волос — и ловлю себя вдруг на том, что имени этой женщины не помню, хотя знаком с ней очень давно. А дальше — такое часто бывает во снах — перебирая в памяти женские имена, я царапаю взглядом лоб, щеки, губы своей подруги, но лица ее не могу рассмотреть. Части не составляют целого, и лицо ускользает от узнавания. Тьма при полном свете. И чем отчетливее я осознаю ужас своего беспамятства, тем быстрее тает человеческое лицо, превращаясь в бесформенное белесое пятно. Пятно начинает расползаться, пряча от моего взгляда сначала шею, потом плечи, грудь, бедра безымянной женщины. Она исчезает, и я пытаюсь удержать ее, но мои руки свободно проходят сквозь то, что еще минуту назад было телом, имело запах, форму, излучало тепло. И вот я уже один. Меня подташнивает от ощущения вины, от преступления, страшного греха, только что мной совершенного: я убил человека, забыв его имя. Просыпаюсь…
СОН — НЕ ТОЛЬКО ЛАЗЕЙКА В БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ,
и, рассказывая о своем ночном кошмаре, я меньше всего хотел бы заниматься здесь его психоаналитическим толкованием, распутывая символику собственных комплексов.
Сны дают нам понимание не только наших личных проблем, но и намекают на что-то большее. Я услышал этот намек в своем давнем сне: существовать может только то, что обладает именем, и только удерживая в памяти имена людей, вещей появлений, сам человек становится Событием (со-бытием) Космоса (порядка — в переводе с древнегреческого). И наоборот, как в фантастическом рассказе Ле Гуин, вместе с забвением имени приходит Хаос и осуществляется мир, в котором брак Жаклин Онасис с Мао Дзедуном — не самая большая нелепица.
Имя человека или вещи — не функциональный ярлык и не декоративная нашлепка, а всегда — Имя Существительное, то есть имя, преображающее бесформенную материю в осмысленные формы. Эту истину всегда знали пророки, жрецы и поэты. Высокомерная наука XX века может сколь угодно называть философские учения древних наивными, но именно египетским жрецам и иудейским пророкам, именно алтайским шаманам и индийским брахминам, а не профессорам современных лингвистических школ, принадлежит понимание природы имени, как некоторой внутренней и неотъемлемой сущности человека или вещи, как души его носителя, источника силы и процветания.
А из наших современников это, видимо, понимают лишь тюремщики и дети. В нацистских концентрационных лагерях и лагерях ГУЛАГа у человека первым делом отнимали имя, присваивая ему безликий порядковый номер — личность погибала задолго до физической смерти человека. И трехлетний мальчик, убежденный в том, что собака непременно замяукает, если ее назвать кошкой, стоит ближе к пониманию природы Имени, чем детский психолог, спрашивающий ребенка об этом и исповедующий совсем иную веру, его кредо точнее всего воплощено в пошлой, но весьма расхожей фразе: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь». Для него имя — условность, которую, как модный галстук, можно менять под цвет носков или рубашки.
ИМЕНА ИСХОДИЛИ ОТ БОГА
или его приближенных: «И нарек человек (Адам) имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым». (Быт., гл.2, ст. 20). И этот божественный акт наречения был унаследован мудрецами в познании мира: мыслить — считал Платон — это вспоминать общение человеческой души с Богом, в котором ей сообщались истинные имена вещей. Познание означало точное наречение. Природа человека или вещи открывалась в имени, открывалась усилием понимающего творения, и отголосок этого интеллектуального акта еще слышится в семантике имен: Эдип — Обладающий опухшими ступнями, Вритрахан — Убийца демона, Самуил — Услышанный богом, Авраам — Всевышний отец…
Наречение человека — это всегда его понимание Другим. И здесь три важных аспекта. Во- первых, имя «приходит со стороны» — самозванство почти у всех народов считалось тяжелейшим грехом, и только отразившись своими качествами в глазах Другого, человек обретал имя. Во-вторых, понимание человеческой сущности — далеко не всегда благо для человека, Другой может оказаться в равной мере как
ОТОРВАННЫЕ ОТ МИФОЛОГИЧЕСКИХ КОРНЕЙ
и не подозревающие о тайных учениях древних, не совершаем ли мы жреческие манипуляции, когда актом понимания наших ближних мы даем им новые имена, не довольствуясь их паспортными данными. Что нам сейчас говорят все эти Александры, Сергеи, Марии, Ольги? Подходя к ним ближе, понимая их своей любовью, презрением, восторгом или ненавистью, мы называем их истинными именами. Я зову женщину Кладбищенской Земляникой (помните ахматовское: «Вкуснее и слаще нет кладбищенской земляники»?), потому что я так ее понял: можно любоваться ее красотой, но нельзя без содрогания поднести к губам. Говорю: Дедушка — о начальнике, Козел — о враге, Комсомолец — о соседе по лестничной клетке, который, возможно, никакого отношения не имел к этой организации, но я его так понял и, пока не придет иное понимание, он так будет именоваться.
Главное в имени точность, и те, кто помнит, как в детстве клички либо точно приклеивались к ровесникам, либо никак к ним не подходили, поймет, о чем речь. Называние вещей своими именами — непременное условие достойного существования не только отдельного человека, но и общества, страны, цивилизации.
Когда в культуре ослабевает творческая потенция наречения, когда на место Имен Собственных претендуют слова-ублюдки — умирают народы. И наоборот, нация жизнеспособна, когда в ней сильна интеллигенция (поверенные провидения), осознавшая свою цель, свою историческую миссию в точном и мужественном назывании вещей своими именами.
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ — АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ КУЛЬТУРЫ
и сторожевые псы ее языка. Когда она слабеет — народ искушает дьявол, подсовывающий ему лже- имена, сквозь которые нельзя ни отчетливо рассмотреть мир, ни быть сопричастным ему. Роль дьявола в XX веке играет массовая идеология. Это она заклинала: «Уничтожение кулачества, как класса», — и словно оглохли несколько поколений русских людей, не способных расслышать сквозь эту тарабарщину ни плача крестьянских детей, ни заполошного вопля баб, расстающихся со своими кормильцами. И нужен был яростный талант Александра Солженицына, назвавшего вещи своими именами (геноцид, массовый террор) и вернувшего народу способность воспринимать мир таким, каков он есть. И нужен был тихий голос Андрея Сахарова, чтобы все увидели кошмар и трагедию двух народов, спрятанные под внешне безобидной и даже благозвучной нашлепкой — «интернациональной помощью братскому афганскому народу».
Российская интеллигенция, позабыв, видимо, свою миссию, сама сегодня грешит политическими заклинаниями, и ведет ее не свет истины, а идолы рода. И снова я вспоминаю свой давний ночной кошмар: я хорошо знаком со всеми этими очаровательными дамами — демократия, реформы и проч. — а вот имена забыл. И, пока вспоминаю, они медленно исчезают в белесой дымке Ничто.
