независимость врача-психиатра и судебный контроль за его действиями.
Но появились и новые проблемы. Если раньше в государственных интересах использовалась психиатрия, то теперь борющиеся за власть и влияние группировки используют душевнобольных и психически неустойчивых лиц а своих целях. Происходит массовая обработка сознания народа прямым воздействием на психику через средства информации. Колдуны, экстрасенсы, безграмотные врачеватели, просто душевнобольные упорно возвращают граждан к архаическим формам мышления. Болезнь, непрошенная и нежданная, нагло входит в дом.
Кстати, если говорить о болезнях общества, то уместно вспомнить закономерность, не упомянутую Марксом, но хорошо известную психиатрам. В период потрясений не только рядовые граждане переживают «сон разума» — в политику приходят люди с явными психическими отклонениями. Политика катастроф» — хороший способ изжить свои невротические конфликты, что подсознательно чувствуют больные люди. Это известное наблюдение подтверждается тем фактом, что во времена потрясений резко уменьшается число неврозов и других непсихотических расстройств.
Существуют таинственные связи больной души и творчества. Овеществление духовной жизни очищает душу, высвечивает наиболее темные ее уголки, способствует гармонизации психической деятельности. Психическая неустойчивость, внутренние конфликты, неудовлетворенность собой и отношениями в обществе могут служить «энергетикой» творчества. Художник, создавая, словно освобождается оттого, что, находясь в глубине души, может разрушить ее.
Но помимо очищающего начала, искусство, как проекция душевной жизни, отображаете ярких вечных образах такие глубины психической деятельности, которые недоступны в обычном человеческом общении. Как в психотическом состоянии и во сне открывается запертая в глубинах подсознания история развития человечества, так и искусство открывает, овеществляет и делает доступным всему человечеству такие богатства, такие душевные уродства и такие драмы, которые одухотворяются творчеством и благодаря творческому акту становятся всеобщим достоянием.
Истоки творческого акта и психопатологии, возможно, имеют общее начало. Вместе с тем искусство, являясь горьким, трудным и требующим все больших доз лекарством для его создателя, спасает мир, излечивая его — ведь то, что есть в Творце, есть и в каждом из нас. Искусство — инструмент познания человека. Вряд ли можно понять феномен психического отчуждения без Носа, гуляющего по Невскому проспекту, без кафкианского процесса над невинным человеком, принимающем свою «вину» как данность. А можно ли исследовать корни социальной бесовщины без антигероев Достоевского, воспринять гармонию слияния человека с миром без образов Гете и Толстого? Поэзия глубже и полнее проникает в сущность души и языка, чем философия.
И в то же время искусство, как вечный Целитель мира, должно иметь здоровое начало. По этой причине творчество душевнобольных, даже талантливых профессионалов, имеет
к искусству весьма отдаленное отношение. В период психоза, разрушающего сами устои душевного бытия, творчество невозможно — как невозможно понимание психоза с точки зрения нормы. Творческий акт — это призыв к общению и возможен он только после пережитой бури, часто как попытка отобразить психотическое прошлое, но уже с точки зрения психически здорового в данный момент человека. В периоды психоза останавливается творчество, и это трагедия творца. Но само воспоминание о психозе в художественных образах — мощный источник творчества, катарсис, призыв к сопереживанию.
Искусство через эмоции обращается к душе человека, особенно так называемое искусство прямого действия, обращенное непосредственно к эмоциям. Это музыка, живопись, поэзия. Мы знаем о физиологической связи эмоций с различными структурами мозга, о том, как они могут ограничивать сознание, сужать его, способствовать манипуляции сознанием. Вот почему власть, стремясь овладеть умами людей, пытается прежде всего установить контроль над искусством, которое одновременно и служит тиранам, и сопротивляется им. Подчиняясь закономерностям душевной жизни, оно нередко вопреки воле автора выполняет свою роль, правдиво отражая бытие духа.
Не знаю, хотел ли этого Шостакович, но его музыка озвучивает стоны растоптанной, растерзанной палачами и машинами души. Не думаю, чтобы Корин желал, чтобы персонажи его «Реквиема» анафемствовали, проклиная тех, кто растоптал уходящую (возвращающуюся!) Русь. Но как бы мы — больные и здоровые, «нормальные» и «ненормальные» — ни сражались с собственным «я», оно всегда восстанет, возникнет, заявит о себе. Быть может, тогда, когда мы меньше всего этого ждем…
Так внемлите, друзья! Вам поведаю я
Пять бесспорных и точных примет,
По которым поймете — если только найдете, —
Кто попался вам — Снарк или нет.
Разберем по порядку. На вкус он не сладкий,
Жестковат, но приятно хрустит,
Словно новый сюртук, если в талии туг, —
И слегка привиденьем разит.
Он встает очень поздно. Так поздно встает!
/Важно помнить об той примете!/
Что свой утренний чай на закате он пьет,
А обедает он на рассвете.
В-третьих, с юмором плохо. Ну как вам сказать?
Если шутку он где-то услышит,
Как жучок, цепенеет, боится понять
И четыре минуты не дышит.
Он, в-четвертых любитель купальных кабин
И с собою их возит повсюду,
Видя в них украшение гор и долин.
/Я бы мог возразить, но не буду/.
В-пятых, гордость! А далее сделаем так:
Разобьем их на несколько кучек
И рассмотрим отдельно — Лохматых Кусак
И отдельно — Усатых Колючек.
Снарки, в общем, безвредны. Но есть среди них…
/Тут оратор немного смутился/.
Есть и БУДЖУМЫ… Булочник тихо поник
И без чувств на траву повалился.
Льюис Кэрролл. «Охота на Снарка». Перевод Г.Кружкова. 
