отношениях между рассказчиком и его спутницей, указав на слово «ограда», мы прочтем иные воспоминания героя. И так двлее: на первой же странице имеются 19 возможных переходов-связок между эпизодами — но какой бы мы ни выбрали, рассказ будет развиваться вполне логично. Если HyperCard дает читателю возможность двигаться «адоль сюжета» по большому числу различных, но тем не менее фиксированных путей (данная связка вызывает на экран одну-единственную карточку), то Storyspace включает условные переходы, способные дать варьирующиеся соединения. Условный переход определяется простой логической схемой вроде: «Если читатель прочел эпизод А или эпизод В, но не прочел эпизод X, эта связка приводит к эпизоду Y; если предыдущее условие не выполнено, связка приводит к эпизоду Z». Подобные «направляющие линии» препятствуют тому, чтобы читатель попадал в эпизоды, которые ему не понятны.
Скажем, углубляясь в «Полдень», мы захотели узнать подробности сложных взаимоотношений героя по имени Вернер с его женой Лолли. Читая эпизод о том, как рассказчик посещает место гибели своего сына, мы имеем возможность вызвать дополнительную информацию о Лолли. И если мы воспользуемся этим, то, при определенном выборе связок, станем свидетелями драматической сцены разговора Лолли с рассказчиком, когда тот оказывается лицом к лицу с проблемой крушения собственной жизни. Если же мы сделаем другой выбор связок, то так и не узнаем об этом кульминационном разговоре, а рассказ пойдет по совершенно иной, не пересекающейся линии. Сам Джойс, устроивший экспериментальную читку своего произведения с группой испытуемых» за клавиатурой, признался, что каждый раз удивлялся обороту, который принимало повествование в каждом индивидуальном случае… По прогнозам писателей, создающих подобные программы, через какие-нибудь 5-10 лет все книжные магазины будут заполнены подобной беллетристикой. Но гибель книге, традиционному чтению предрекали уже тогда, когда появился кинематограф, затем последовала вторая волна пророчеств, связанная с телевидением, и наконец третья — с пришествием магнитофонов. И что же?..
Подготовила Людмила ЩЕКОТОВА
Я не знаю, что меня тогда разбудило,
— то ли полная луна, то ли грусть,
что обуревала мою душу и разукрашивала сны. Вполне возможно, скорбь сделалась невыносимой и нарушила мой покой, но, когда я проснулся, внезапно исчезла.
Обстоятельства, из-за которых я разошелся со своей женой, не имеют к моему рассказу никакого отношения. По правде говоря, я попросту не в силах говорить об этом. Достаточно будет того, что вопреки нашей злополучной любви, а может быть, именно из-за нее мы разошлись; однако, как вскоре станет ясно, этот акт отчаяния обернулся в итоге сущим адом.
Перед тем как лечь в постель, я раздвинул шторы, и теперь в окно струился лунный свет. Меня томило предчувствие беды, хотя поводов для него вроде бы не имелось. Глаза мои были широко раскрыты. Прямо передо мной возвышался у стены гардероб. Мой взгляд задержался на мгновение на одной из его металлических ручек, и тут случилось нечто невообразимое, от чего у меня сжалось сердце: дверная ручка начала медленно и беззвучно поворачиваться.
Я не помню точно, о чем думал в тот миг, знаю лишь, что весь пропитался страхом. Я не мог ни отвести взгляда от ручки, ни закрыть глаза, и вынужден был, терзаясь собственным бессилием, наблюдать, как приоткрывается потихоньку дверца гардероба. А затем в тишине летней ночи, которую не будоражили ни крик совы, ни шелест листвы в соседнем лесу, из глубины шкафа выплыли мой костюм, пиджак и брюки вместе с вешалкой, выплыли и зависли в воздухе над туалетным столиком.
Удивительно, как я не сошел с ума и не закричал. Наверное, ужас сдавил мне горло железной хваткой, и потому я не смог издать ни звука. На моих глазах брюки соскользнули с вешалки и застыли в каких-нибудь двух дюймах над полом, а следом, поводя плечами, вспорхнули со своего «насеста» белый жилет и удлиненный черный пиджак. Опустевшая вешалка — безголовый, безрукий, безногий призрак — сгинула в недрах гардероба, дверца которого тут же плотно закрылась.
Рукава пиджака принялись завязывать на невидимом горле белый галстук, в следующий миг костюм подался вперед, наклонился под углом примерно в тридцать градусов, словно собираясь нырнуть, и устремился через комнату к окну, сквозь которое вылетел на улицу. Не соображая, что делаю, я вскочил с постели и успел заметить, как мой костюм миновал лужайку перед домом, достиг близлежащей дубравы и растаял в темноте под деревьями.
Мне трудно судить, сколько я простоял у окна, глядя на опушку дубравы, и как долго смотрел на дверную ручку шкафа, прежде чем набрался мужества повернуть ее. Когда у меня наконец хватило духа распахнуть дверцу, я увидел внутри лишь пустую деревянную вешалку.
Озадаченный, перепуганный до смерти, я забегал по комнате, а потом, утомившись, рухнул на кровать. Только под утро мне удалось забыться сном.
Я проснулся, когда часы пробили полдень. Отовсюду доносились знакомые, привычные звуки, за окном в зарослях плюща чирикали воробьи, на дворе лаяла собака, где-то вдалеке урчал двигатель трактора. Полусонный, я вспомнил ночной ужас вовсе не сразу, а добрую минуту спустя. Конечно, то был самый настоящий кошмар! Никаких сомнений! Я отрывисто рассмеялся, скинул с себя одеяло, поднялся и стал одеваться. Подойдя к шкафу, я на мгновение заколебался. Сновидение было столь ярким, что даже при свете дня будило в душе не слишком приятные отголоски; я посмеялся над собой, и от этого смеха меня бросило в дрожь. Мне почему-то вспомнился ребенок, который, изнемогая от страха, кричал во все горло: «Я тебя не боюсь! Я тебя не боюсь!»
Открыв дверцу гардероба, я вздохнул с облегчением, ибо отчетливо различил в царившем внутри полумраке свой вечерний костюм. Я взял твидовые брюки и собирался уже притворить шкаф, когда заметил на одной из штанин стебелек травы.
По натуре я человек аккуратный, можно лаже сказать, слегка помешанный на опрятности. Любая неряшливость, любая пылинка на одежде вызывает у меня раздражение. Черт побери, подумал я, откуда взялась эта травинка, если я чистил костюм всего лишь день или два тому назад? Ну да ладно; вероятно, я был в тот день небрежен.
Мне трудно объяснить, почему, но я не стал никому рассказывать свой сон. Быть может, причина в том, что мне отвратительно все мало-мальски необычное и диковинное, и я заключил, возможно, ошибочно, что другие испытывают схожие чувства. Однако воспоминание об ужасной ночи преследовало меня с самого утра. Если бы не опасение, что меня сочтут сумасшедшим, я бы, пожалуй, поведал кому-нибудь содержание своего сновидения. Оно было не только пугающим, но и смехотворным, вызывало не столько трепет, сколько улыбку. Впрочем, мне улыбаться не хотелось.
Прошло шесть дней, ничем не примечательных. На седьмые сутки, в пятницу, я лег спать гораздо позже, чем обычно, поскольку друзья, с которыми я обедал, задержались чуть ли не до полуночи, а когда они ушли, я погрузился в чтение. Так что в спальню я отправился где-то около двух, улегся, не раздеваясь, на постель и продолжал читать еще минут двадцать.
К тому времени меня уже начало клонить в сон.
Вставая, чтобы раздеться, я обнаружил, что мой взгляд невольно обращается к шкафу, несмотря на то, что за эти дни я окончательно уверился: оживший костюм мне лишь пригрезился. Однако пережитый страх порой возвращался, и потому последнее, что я увидел перед тем как заснуть, была, разумеется, дверная ручка. Она повернулась снова, и вновь на меня волной обрушился ужас, а сердце заметалось в клетке из ребер, требуя, чтобы его выпустили на волю, в тишину призрачной ночи. На коже выступил пот, во рту пересохло.
Мысль о том, что все повторяется, отнюдь не помогла мне вернуть самообладание, ибо из этого следовало лишь одно: то, что представлялось мне немыслимым, является фактом.
