После казни Цезарь бесстрашно вошел в толпу греков Лампсака. Они рыдали, уже не в силах гневаться. Больше ни один римлянин не подошел к ним. В сопровождении солдат Клавдий Нерон и Долабелла уже направлялись к пристани. Но у Цезаря имелась своя цель. Он быстро определил в толпе влиятельных людей и направился именно к ним.
— Лампсак не такой большой город, чтобы поднять мятеж против Рима, — обратился к ним молодой Цезарь. — Но отомстить можно. Не судите обо всех римлянах по этим негодяям и наберитесь терпения. Я даю вам слово, что, вернувшись в Рим, я обвиню губернатора Долабеллу и прослежу за тем, чтобы Верреса никогда не выбрали претором. Я сделаю это не за дары, не за почести. Просто ради собственного удовлетворения.
После этого он пошел в дом Ианитора, потому что хотел увидеть Гая Верреса прежде, чем тот покинет Лампсак. Веррес следил за тем, как пакуют его вещи.
— Ого! Кажется, пожаловал сам герой войны! — радостно воскликнул он, когда вошел Цезарь.
— Ты намерен взять с собой Стратонику? — спросил Цезарь, удобно располагаясь в кресле.
— Конечно, — ответил Веррес и кивнул рабу, который принес маленькую статуэтку, чтобы Веррес оценил ее: — Да, она мне нравится. Заверни ее. — После чего вновь обратился к Цезарю: — Хочешь посмотреть на причину всей этой суматохи, да?
— Очень любопытно. Должно быть, она превосходит красотой Елену.
— Я тоже так думаю.
— Интересно, она блондинка? Я всегда думал, что Елена должна была быть блондинкой. Золотые волосы всегда красивы.
Веррес оценивающе взглянул на шевелюру Цезаря, потрогал свои локоны.
— Уж нам-то с тобой это известно.
— Куда ты намерен поехать из Лампсака, Гай Веррес?
Рыжеватые брови взметнулись:
— В Никомедию, конечно.
— Я бы не советовал, — тихо сказал Цезарь.
— Да? А почему? — спросил Веррес с притворным спокойствием.
Цезарь сделал вид, что рассматривает свои ногти.
— Долабеллу я сотру в порошок, как только вернусь в Рим, что произойдет весной следующего года. Я сам обвиню его. И тебя обвиню. Если, конечно, ты не вернешься сейчас в Киликию.
Голубые глаза Цезаря встретились с медовыми глазами Верреса. Несколько секунд оба сидели неподвижно. Первым заговорил Веррес:
— Я знаю, кого ты мне напоминаешь. Суллу.
— Правда?
— Это все твои глаза. Не такие размытые, как глаза Суллы, но выражение такое же. Интересно, пойдешь ли ты так далеко, как Сулла?
— На то воля богов. Я бы сказал: надеюсь, никто не заставит меня пойти так далеко, как зашел Сулла.
Веррес пожал плечами:
— Цезарь, я не Гай Марий.
— Да уж конечно, ты не Гай Марий, — спокойно согласился Цезарь. — Он был великим человеком, пока рассудок не изменил ему. Так ты решил, куда поедешь из Лампсака?
— В Киликию с Долабеллой, — ответил Веррес, снова пожав плечами.
— Очень мудро! Тогда я пошлю кого-нибудь в порт сообщить об этом Долабелле, хорошо? Я не хочу, чтобы он уехал, забыв тебя здесь.
— Как хочешь, — равнодушно ответил Веррес.
Цезарь ушел, чтобы найти Бургунда и отправить с поручением к Долабелле. Когда он возвращался в комнату через внутренние двери, Ианитор вводил туда с улицы какую-то закутанную фигуру.
— Это и есть Стратоника? — с интересом спросил Цезарь.
Ианитор смахнул слезы:
— Да.
— Оставь нас одних, грек. Ианитор поспешил уйти.
— Я сниму с нее плащ, а ты встань подальше, чтобы сразу увидеть ее всю.
— Я предпочитаю сделать это сам, — сказал Веррес, подходя к девушке.
Она молчала и не пыталась убежать. Капюшон закрывал ее лицо, так что она ничего не видела. Как Мирон, желавший скорее увидеть результат бронзовой отливки, Веррес дрожащей рукой откинул капюшон с ее головы. И смотрел, смотрел, смотрел…
Цезарь нарушил молчание. Закинув голову, он хохотал до слез.
— Я так и знал! — наконец сказал он, стараясь найти носовой платок.
Тело бедняжки Стратоники было бесформенным. Глаза — щелочки, курносый нос — такой широкий, что растягивался почти на всю ширину лица. Рыжие волосы на голове с плоским затылком едва прикрывали череп, уши так и остались в зачаточном состоянии. И еще у нее оказалась безобразная заячья губа. К тому же она явно была умственно отсталой.
Залившись краской, Веррес резко отвернулся.
— Не опоздай на корабль! — крикнул ему вслед Цезарь. — Я бы не хотел рассказывать всему Риму конец этой истории, Веррес!
Как только Веррес ушел, Цезарь мгновенно стал серьезным. Он подошел к немому и неподвижному созданию, поднял с пола ее плащ и осторожно закутал ее снова.
— Не бойся, бедная девочка, — сказал он, даже не уверенный, что она слышит его. — Ты в безопасности.
Он позвал Ианитора, который тут же появился.
— Ты ведь знал, этнарх, да?
— Да.
— Тогда почему, во имя Великого Зевса, не рассказал ты, если они молчали? Они ведь погибли ни за что!
— Они отдали свои жизни, потому что предпочли умереть, но не рассказывать об этом.
— И что теперь будет с этим несчастным созданием?
— За ней будут хорошо ухаживать.
— Сколько вас знает об этом?
— Только старейшины города.
Не находя слов, Цезарь покинул дом Ианитора и уехал из Лампсака.
Гай Веррес поспешил в порт, спотыкаясь. Как они смели, эти глупые, глупые греки? Прятали ее, словно она Троянская Елена, когда она настоящая горгона!
Долабелла был недоволен тем, что приходилось задерживать отъезд, ожидая, пока погрузят корзины и дорожные сундуки Верреса. Клавдий Нерон уже уехал вместе с солдатами.
— Не знаю, — огрызнулся Веррес, когда его начальник спросил, где же прекрасная Стратоника. — Я оставил ее в Лампсаке. Они стоят друг друга.
Его начальник чувствовал себя неважно без стимулирующих сексуальных сеансов, к которым он привык. Вскоре Веррес вновь обрел расположение Долабеллы, и, пока они плыли из Лампсака в Пергам, Веррес строил планы. Он вернет Долабеллу в его обычное состояние и проведет оставшееся время своего срока в Тарсе, живя на губернаторскую стипендию. Значит, Цезарь считает, что это он выдвинет обвинение? Да у него шанса не будет, у этого выскочки! Он, Веррес, первым попадет в Рим! Как только Долабелла вернется в великий город, он, Веррес, найдет обвинителя с престижным именем и добьется вечной ссылки Долабеллы. Тогда не останется никого, кто мог бы проверить достоверность бухгалтерских книг, которые Веррес представит казне. Жаль, что ему не удалось попасть в Вифинию и Фракию, но он все равно был доволен своей поездкой.
— Я думаю, — объявил Веррес Долабелле, когда Пергам остался позади, — что в Милете самая лучшая шерсть в мире, не говоря уже о коврах высочайшего качества. Давай остановимся в Милете и
