серьезно его положение, то это заставит его задуматься, — распорядился Помпей.
— Даже если и так, отложи чтение письма!
— Ты зачитаешь мое письмо завтра, Филипп. Я не хочу, чтобы кто-нибудь заблуждался относительно моих мотивов. Я хочу, чтобы Сенат и Рим сразу узнали, что я собираюсь быть консулом в следующем году.
Рим и Сенат узнали об этом на следующий день, в полдень, ибо в этот час Варрон ворвался в палатку Помпея, задыхаясь, взъерошенный.
— Ты шутишь! — крикнул он, кидаясь в кресло и обмахивая рукой лицо.
— Не шучу.
— Воды… Мне надо воды.
С огромным усилием Варрон поднялся и пошел к столу, где Помпей держал напитки. Он выпил залпом один бокал, налил снова и вернулся с ним в кресло.
— Магн, они прихлопнут тебя, как моль!
Помпей презрительно отмахнулся от этих слов, глядя на Варрона с нетерпением.
— Как они приняли это, Варрон? Я хочу услышать все, в малейших подробностях!
— Филипп еще до заседания заявил консулу Оресту, у которого были фасции на июнь, о своем желании выступить. И поскольку он попросил созвать заседание немедленно, то выступил сразу после ритуала авгуров. Он встал и зачитал твое письмо.
— Они смеялись?
Варрон удивленно поднял голову от бокала.
— Смеялись? О боги, нет! Все сидели, словно онемев. Потом Палата начала гудеть, сначала тихо, потом все громче, пока не поднялся ужасный шум. Наконец консулу Оресту удалось восстановить порядок, и слова попросил Катул. Думаю, ты знаешь, что он мог сказать.
— «Не может быть и речи. Неконституционно. Нарушение всех юридических и этических норм в истории Рима».
— Все это и еще многое другое. К тому времени как он закончил, у него буквально пена шла изо рта.
— И что было, когда он закончил?
— Филипп произнес великолепную речь — одну из лучших, какую я когда-либо слышал. Все-таки он великий оратор. Он сказал, что ты заслужил свое консульство; что странно заставлять человека, который дважды был пропретором и один раз проконсулом, незаметно войти в состав Палаты при полном молчании. Он сказал, что ты спас Рим от Сертория, ты превратил Ближнюю Испанию в образцовую провинцию, ты даже открыл новый проход через Альпы, и что все это доказало — ты всегда был преданнейшим слугой Рима. Я не в силах передать тебе полет его фантазии — попроси копию речи. Могу только сказать, что впечатление было потрясающее. А потом, — продолжал Варрон с озадаченным видом, — он заговорил совсем о другом! Это было очень странно! Минуту назад он говорил о твоей кандидатуре на консульскую должность. И вдруг перешел на то, что у нас уже вошло в привычку раздавать по кусочкам драгоценную ager publicus Рима, чтобы утолить жадность простых солдат. Благодаря Гаю Марию рядовые легионеры теперь ожидают как должного, что им дадут землю даже после самой непродолжительной и не слишком важной кампании. О том, что эта земля давалась солдатам не от имени Рима, а от имени их главнокомандующего! Такая практика должна прекратиться, сказал он. Эта практика создавала личные армии за счет Сената и народа Рима, потому что солдаты возомнили, что они принадлежат сначала своему командующему, а уже потом Риму.
— Хорошо! — с удовольствием прошептал Помпей. — И на этом он остановился?
— Нет, не остановился, — сказал Варрон, отпив воды.
Он нервно облизнул губы. Вдруг до него дошло, что за всем этим стоял Помпей.
— Он продолжал говорить о кампании против Спартака и о докладе Красса Палате. Фарш, Магн! Филипп сделал фарш из Красса! Как Красс посмел попросить землю, чтобы наградить солдат, которых пришлось сурово наказать, прежде чем они нашли в себе силы сражаться! Как посмел Красс просить землю для людей, которые выполнили только то, что ожидают от любого сознательного гражданина, — подавили притязания врага, угрожающего родине! Война против чужой страны — это одно, сказал он, но война на землях Италии против преступника, собравшего армию рабов, — это совсем другое. Никто не может просить награды за то, что защищал собственный дом. В заключение Филипп заявил, что Палата не должна терпеть наглость Красса. Сенат не смеет поощрять его, если он воображает, будто может купить личную преданность солдат за счет Рима.
— Великолепный Филипп! — ликовал Помпей, подавшись вперед. — И что же произошло после этого?
— Вновь поднялся Катул. На этот раз он говорил в поддержку Филиппа. Как прав Филипп, требуя, чтобы эта практика, начатая Гаем Марием, — раздавать государственные земли солдатам — была прекращена. Она должна прекратиться, сказал Катул. Ager publicus Рима должны оставаться у государства. Их нельзя использовать для задабривания простых солдат, чтобы они были преданы их командирам.
— И дебаты закончились?
— Нет. Цетег поддержал Филиппа и Катула — безоговорочно, как он сказал. После него говорили Курион, Геллий, Клодиан и дюжина других. Палата пришла в такое состояние, что Орест решил закрыть заседание, — заключил Варрон.
— Замечательно! — крикнул Помпей.
— Ведь это твоя работа, Магн?
Большие голубые глаза Помпея стали еще больше.
— Моя работа? Что ты хочешь этим сказать, Варрон?
— Ты знаешь, что я хочу сказать, — сквозь зубы произнес Варрон. — Я, признаюсь, только сейчас это понял, но я понял! Ты используешь всех своих сенаторов-наймитов, чтобы вбить клин между Крассом и Палатой! И если ты добьешься успеха, тебе удастся вывести армию Красса из-под ведения Сената. И если у Сената не будет армии, Рим не сможет преподать тебе урок, которого ты заслуживаешь, Гней Помпей!
Искренне задетый, Помпей умоляюще посмотрел на своего друга.
— Варрон, Варрон! Я заслуживаю консульства!
— Ты заслуживаешь быть распятым!
Оппозиция всегда ожесточала Помпея. Варрон видел, как появляется лед. И, как всегда, это лишало его мужества. Поэтому он сказал, пытаясь вновь обрести почву под ногами:
— Извини, Магн, я погорячился. Я беру свои слова обратно. Но, конечно, ты понимаешь, какие ужасные вещи ты делаешь! Чтобы Республика не погибла, каждый влиятельный гражданин обязан соблюдать конституцию. То, о чем ты просишь Сенат, идет вразрез со всеми принципами mos maiorum. Даже Сципион Эмилиан не заходил так далеко, а он — потомок Сципиона Африканского и Павла!
Но стало только хуже. Помпей вскочил, цепенея от ярости.
— Уходи, Варрон! Я понимаю, что ты говоришь! Если принц крови не заходил настолько далеко, как смеет простой смертный из Пицена добиваться такого? Я буду консулом!
Эффект памятного совещания Сената, произведенный на Марка Теренция Варрона, был ничем по сравнению с тем впечатлением, которое оно произвело на Марка Лициния Красса. Ему обо всем рассказал Цезарь, который после закрытия заседания задержал Квинта Аррия и других сенаторских легатов, хотя Луций Квинтий пытался его отговорить.
— Позвольте мне рассказать ему, — попросил Цезарь. — Вы все слишком возбуждены и только расстроите его. Он должен оставаться спокойным.
— Нам даже не дали слова! — воскликнул Квинт, хватив кулаком по ладони. — Эта verpa Орест давал слово всем, кто пользовался его милостью, а потом закрыл совещание, и мы не успели ничего ответить!
— Знаю, — терпеливо отозвался Цезарь, — и будьте уверены, на следующем заседании у нас будет шанс. И следующий раз нам первым дадут слово. Орест сделал одну умную вещь: все пришли в ярость, и он закрыл заседание. Ничего не решено! Поэтому разрешите мне рассказать Марку Крассу, пожалуйста.
Хотя и неохотно, легаты разошлись по домам, позволив Цезарю пойти на Марсово поле в лагерь
