последние десять лет; однако ее биографические данные (как информация, потенциально полезная для диагностики и выбора методики лечения) были в полном моем распоряжении.
Я вызвал послужной список.
НАЕМНЫЙ ТРУД. ТЕКУЩИЙ ГОД: НЕ РАБОТАЕТ.
Это я и сам знал. Она рассчитывала, что мне не придет в голову копать дальше, а я, дурак, именно так и поступил.
Я пошел назад во времени. Вот оно!
ПСИХОКИНЕТИК. ОКОНЧИЛА ИНСТИТУТ БЭННЕКЕРА В 2045 ГОДУ. СПЕЦИАЛИЗАЦИЯ: НЕЙРОПАТОЛОГИЯ. ОСТАВИЛА ПРАКТИКУ В 2051 ГОДУ ПО ПРИЧИНАМ ЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА.
Ведьма.
Но почему?!
Я торопливо просмотрел все доступные мне файлы, отчаянно пытаясь отыскать хотя бы кончик ниточки, разматывающей грязный клубок. И я нашел. Увидев это, я сразу понял, ЧТО упорно билось о броню моего сознания, как мушка об экран монитора.
СЕСТРА: ЭЛИЗАБЕТ САНЖУР. РОДИЛАСЬ В 2029 ГОДУ, СКОНЧАЛАСЬ В 2053 ГОДУ. ПРИЧИНА СМЕРТИ: ВНУТРЕННЕЕ КРОВОТЕЧЕНИЕ. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ ПРИ ЛЫЖНОМ СПУСКЕ В ГОРАХ.
Горы, сказал я себе. Ну конечно, горы! Я столько лет пытался похоронить это воспоминание навсегда, что почти преуспел в своем намерении…
В медицинской школе у меня не было никаких проблем. Мне нравилось учиться, у меня был острый и цепкий ум; химия, анатомия, физиология, хирургия и лабораторные исследования — я глотал это, как легкую закуску. Потом я прошел Бэннекеровы тесты (со средним твердым баллом 4,0) — и место в институте мне было обеспечено.
В первые месяцы студенческой жизни у меня все еще не было проблем. Помню, каждому из нас вручили по бактериальной культуре, квартирующей в чашке Петри: колониям микроорганизмов наши любительские психопробы не могли причинить особого вреда. Овладев таинством управления живыми тканями, равно как искусством контроля над собственным телом, я почувствовал себя самим Господом Богом.
Потом нам доверили осматривать больных. У меня буквально чесались руки показать, на что я способен.
Я и сам себе не могу объяснить, в чем причина того, что ауры тяжелобольных оказывают на меня столь гнетущее воздействие (чего-чего, но такого я совсем не ожидал). Знаю только, что, ныряя в плоть искалеченных, умирающих, туберкулезников, раковых и тому подобных больных, я полностью теряю самоконтроль и, позабыв обо всем, чему меня когда-либо учили, отчаянно барахтаясь, погружаюсь в трясину их боли, беспомощный, как обычный пациент.
Трясущийся, я выползал из их кровоточащего нутра с безумной тахикардией, едва-едва справившись с азами настоящей работы. Как я ни пытался скрыть свой постыдный порок, инструкторы, разумеется, быстро его обнаружили. Я прошел специальный курс лечения — оно не помогло. Я все-таки закончил институт, ясно понимая, что могу заниматься только биоскульптурой.
Вот почему тогда, в Инсбруке, спускаясь к подошве горы по трассе повышенной сложности, я проскочил без остановки мимо этой красивой женщины. Она, наверное, довольно долго лежала здесь одна — у кряжистой сосны, в которую врезалась на полном ходу, в огромном, неправдоподобно ярком кровавом пятне на белом снегу; тоненькая струйка крови все еще текла из ее посиневших губ. Я продолжил спуск и, достигнув ближайшего горного приюта, уведомил штатного медика.
Когда врач и команда спасателей отыскали ее с вертолета, она была мертва.
Никто тогда не поинтересовался моей фамилией, и я был совершенно уверен, что никто не знает, кто я такой.
Оказывается, я ошибался.
Она спокойно лежала в постели. Увидев меня, она сразу же села и, ослепительно улыбнувшись, открыла рот, чтобы высказать очередную благоглупость, однако что-то в выражении моего лица подсказало ей, что игра окончена. Прекрасные черты, казалось, претерпели странную трансформацию, явив передо мной совсем другого человека — властного, жестокого и решительного.
— Ну как мы себя чувствуем, доктор Строуд? — с ядовитой усмешкой осведомилась она.
— Послушайте, Эми…
— Не смей пачкать мое имя, грязный убийца! — выплюнула она мне в лицо.
Это меня взорвало. Да что эта женщина знает обо мне и о моей жизни?! Разве я выбирал? Мне что, нравится быть неполноценным? Ворвавшись в мирок спокойствия и красоты, где я много лет укрывался от внешнего мира, она лишь чудом не разрушила его… в угоду эгоистической мести за смерть, которую я был не в силах предотвратить!
Словно прочитав мои мысли, она взвизгнула:
— Ты даже не попытался, подонок! Ты проехал мимо!
Я потерял контроль над собой, и мои ладони обхватили ее горло. Но я не стал сжимать пальцы. Я нырнул в нее.
За неделю саботажа она прошлась по мне от головы до пят, но я, кто лечил ее столь бережно и любовно, я выучил эту великолепную плоть наизусть. Я вошел в нее легко и просто, как ступня в разношенный башмак, зная, что в то же самое время она, пылая жаждой убийства, ныряет в меня. Однако мои системы подсознательной защиты были полностью восстановлены, и я положился на них.
Что ж, теперь она узнает, каково на вкус ее собственное дерьмо.
…Я плыл по шумным артериям — вверх, вверх, целясь прямо в сердце, но она остановила меня в предсердии мощной завесой лимонно-желтого огня. Я метнулся к желчному пузырю, выдавил его жгучее содержимое в двенадцатиперстную кишку и, прежде чем она меня там обнаружила, пронесся по легким, грубо топча альвеолы. Здесь она чуть меня не накрыла, но я вывернулся и ускользнул. И устремился к мозгу — в надежде перегрузить ее синапсы, но увы! Пылающая синим огнем ненависти блокада была тут как тут. Пришлось, отступив, удовлетвориться основательным расшатыванием зубов. Удирая все дальше на юг, я исхитрился по пути устроить контрактуру плеча. Что она делала в это время со мной — знал только Бог!
Я не могу определить, как долго продолжалась эта битва. На каждый мой выпад следовал молниеносный ответ, каждый отвоеванный мною кровавый дюйм она мастерски отбирала назад. Я знал (но только потому, что все еще был жив), что мои собственные системы защиты держали удар не хуже.
Наконец по обоюдному молчаливому согласию, мы разъединились.
Я вернулся в организм, сотрясаемый болью. Комната поплыла перед глазами, когда я, выпустив из рук недвижное тело, неуклюже отступил от кровати. Конечности распухли от отеков, одно колено было наверняка сломано, но подсчитывать убытки я не стал; этим занялось подсознание, начав ставить антиболевые блоки.
Эми выглядела ничуть не лучше. Все лицо ее было в кровоподтеках от лопнувших капилляров, правая рука сломана в запястье, а я даже не помнил, чтобы атаковал этот сустав.
Мы подозрительно уставились друг на друга, постепенно осознавая всю глубину своего падения. Двое медиков, связанных сентиментальной клятвой о непричинении вреда, почти такой же древней, как сама цивилизация, пытаются убить друг друга! Наша ненависть друг к другу испарилась, хотя и не бесследно.
— Я мог бы устроить тебе огромную кучу неприятностей с властями, — сказал я наконец.
— Взаимно.
— Ну и к чему нас это приведет?
Она помолчала. Потом с завистью произнесла:
— Ты был великолепен.
— Взаимно.
— И что тебе дает эта работа? — спросила она, очертив здоровой рукой полукруг, долженствующий обозначать клинику.
Я пожал плечами.
— Хлеб с маслом.
Она кивнула и нахмурилась, что-то прикидывая и обдумывая. Я молчал, поскольку не знал, что сказать. Когда молчание стало почти невыносимым, она заговорила.
