Оставляю тебе решать, в какой мере надо все это распространить. Октавиан, боюсь, раздует эту новость до такой степени, что объявит войну своему коллеге-триумфатору.
«Вот! — подумал Деллий, положив тростниковое перо. — Это заставит Попликолу разболтать хоть часть того, что я сообщил, во всяком случае достаточно, чтобы это дошло до Октавиана. Это даст ему в руки оружие, но освободит Антония от обязательств. Если война — это то, что ей надо, значит, будет война. Но тогда эта война в случае победы Антония позволит ему восстановить положение римлянина, и у него не будет препятствий к единоличному правлению. Что касается царицы зверей, она будет предана забвению. Я знаю, что Антоний далеко не раб ее. Он все еще сам себе хозяин».
Деллий не обладал способностью понять самый тайный секрет амбиций Клеопатры и почуять всю глубину проницательности Октавиана. Платный слуга двойной короны, он делал все, что ему говорили, не задавая вопросов.
Пока он искал человека и корабль, чтобы послать свое письмо в Рим Попликоле, ему представилась возможность написать длинный постскриптум.
Ох, Попликола, дела идут от плохого к худшему! Совершенно одураченный Антоний участвовал в церемонии в гимнасии Александрии. После восстановления города гимнасий стал больше, чем агора, и в нем теперь проходят все публичные собрания. В гимнасии был возведен огромный подиум с пятью тронами на его ступенях. На самой верхней ступени — один трон, ступенью ниже — второй трон, еще ниже — три маленьких трона. На самом высоком троне сидел Цезарион, одетый в регалии фараона. Я часто видел такое, но для тебя кратко опишу: на голове красно-белая двухъярусная штука, очень большая и тяжелая, называется двойной короной. Плиссированное белое льняное платье, широкий ворот из драгоценных камней и золота вокруг шеи и плеч, широкий золотой пояс, инкрустированный драгоценными камнями, много браслетов, ножные браслеты, кольца на пальцах рук и ног. Ладони и подошвы покрашены хной. Поразительно. Женщина-фараон, Клеопатра, сидела ступенью ниже. Такие же регалии, только ее платье было сделано из золотой ткани и прикрывало грудь. Еще ниже сидели трое детей, которых она родила от Антония. На Птолемее Александре Гелиосе была одежда царя Парфии: тиара, золотые кольца вокруг шеи, цветастая блуза, украшенная драгоценностями, и юбка. Его сестра, Клеопатра Селена, была одета во что-то среднее между одеждой фараона и гречанки. Она сидела в середине. С другой стороны от нее сидел маленький мальчик, которому нет еще и трех лет, одетый как царь Македонии: широкополая пурпурная шляпа с диадемой, повязанной вокруг тульи, пурпурная хламида, пурпурная туника, пурпурная обувь.
Гимнасий был переполнен. Говорят, он вмещает сто тысяч, хотя я, видевший Большой цирк, сомневаюсь. Для простых граждан были отведены специальные места. Их напор сдерживали атлеты. Сначала Клеопатра и ее четверо детей стояли у подножия подиума. Марк Антоний въехал на великолепном мидийском коне, сером в яблоках, с черными мордой, гривой и хвостом. Его кожаная сбруя была выкрашена в пурпур, украшена выпуклым узором и отделана золотой бахромой. Антоний спешился и прошел к возвышению. На нем была пурпурная туника и пурпурный плащ, но, по крайней мере, его золотые доспехи были в римском стиле. Я, его легат, сидел недалеко и все хорошо видел. Антоний взял Цезариона за руку, подвел его к верхнему трону и посадил. Толпа громко приветствовала это. Когда Цезарион сел, Антоний поцеловал его в обе щеки, потом выпрямился и громко крикнул, что властью, данной ему Римом, он провозглашает Цезариона царем царей, правителем мира. Толпа взревела. Затем он подвел Клеопатру к ее трону и посадил ее. Она была провозглашена царицей царей, правительницей Египта, Сирии, островов Эгейского моря, Крита, Родоса, всей Киликии и Каппадокии. Александр Гелиос (его крохотная невеста стояла на ступени рядом с ним) был провозглашен царем Востока — всех земель восточнее Евфрата и южнее Кавказа. Клеопатра Селена была провозглашена царицей Киренаики и Кипра, а маленький Птолемей Филадельф — царем Македонии, Греции, Фракии и земель вокруг Эвксинского моря. Я упомянул Эпир? Он его тоже получил.
В течение всей этой церемонии Антоний был таким торжественным, словно он и правда верил в то, что говорил, хотя позднее он сказал мне, что сделал это, чтобы прекратить нытье Клеопатры. Поскольку упомянутые земли в большинстве своем принадлежат Риму, даже страшно представить этих пятерых, объявленных правителями тех мест, которыми они не будут — и не смогут — править.
Но александрийцы думали, что это на самом деле, и были в восторге! Я редко слышал такие аплодисменты. После окончания церемонии «коронования» пять монархов сошли с возвышения и поднялись на повозку с плоским дном, на котором стояли пять тронов. Думаю, Египет купается в золоте, потому что все десять тронов были из цельного золота, инкрустированного множеством драгоценных камней. Они сверкали ярче, чем римская шлюха в стеклянных бусах. Эту невесомую для них повозку тянули десять белых мидийских коней. Повозка проехала по Канопской улице и остановилась у храма Сераписа, где главный жрец Ха-эм провел какой-то религиозный ритуал. А потом александрийцев угощали на десяти тысячах огромных столов, стонущих под тяжестью еды. Я понимаю, что раньше такого в Египте никогда не делали, и сделано это было по просьбе Антония. Это был еще более дикий пир, чем публичное угощение в Риме.
Два события — «триумф» Антония и пожертвование мира Клеопатре и ее детям — меня напугали, Попликола. Все это я назвал «дарениями». Бедный Антоний! Клянусь, он попал в сети этой женщины.
Опять я оставляю на твое усмотрение, что именно ты решишь обнародовать. Конечно, Октавиан получит доклады от своих собственных агентов, поэтому я не думаю, что ты сможешь долго утаивать эту информацию. Если ты узнаешь, что готовится, у тебя появится шанс принять участие в сражении.
Письмо пошло в Рим. А Деллий остановился в маленьком дворце на территории Царского квартала, чтобы провести зиму с Антонием, Клеопатрой и ее детьми.
Антоний и Цезарион очень подружились и решили все делать вместе, будь это охота на крокодила или бегемота на Ниле, военные упражнения, гонки на колесницах на ипподроме или купание в море. Как ни старалась Клеопатра, она не могла опять втянуть Антония в запой. Он отказывался даже от глотка, открыто признаваясь, что если он хоть раз попробует вина, то не остановится. То, что он не доверял ей и знал о ее намерениях, было ясно по тому, как он нюхал содержимое бокала, чтобы удостовериться, что в нем вода.
Цезарион замечал все это и был глубоко опечален. Общаясь с ними, он видел обе стороны. Его мать, он знал, делала все не для себя, а для него, Цезариона. А Антоний, влюбленный в нее, энергично сопротивлялся ее попыткам отвернуть его от Рима. Плохо было то, размышлял юноша, что он не уверен, хочет ли он того, чего хочет для него мать. У него не было ощущения своей судьбы, какие бы соображения ни возникали у его отца и матери. Полученный опыт говорил ему, что в Александрии и в Египте надо сделать столь многое, что ему хватит работы до конца дней своих, даже если он будет жить сто лет. Странно, но он больше походил на Октавиана, чем на Цезаря, ибо хотел добиться того, что разработано им до мельчайших подробностей, и не желал взваливать на свои плечи дополнительный груз, что неизбежно помешает сделать все так, как надо. Его мать, наоборот, не желала ограничений, да и как ее не понять? Рожденная и взращенная в гнезде гадюк, подобных Птолемею Авлету, она считала, что ежедневную административную работу правителя должны выполнять другие, а те другие были преуспевающими подхалимами.
Он правильно оценивал возможности своей матери. Он также знал, почему она старается, чтобы Антоний перестал быть римлянином, не имел своего мнения, потерял свою независимость. Ее удовлетворит только мировое господство, и в Риме она видела врага. И правильно. Такая крепкая империя, как Рим, не подчинится ей без войны. Был бы он старше, он мог бы противостоять Клеопатре как фактически равный ей. Он твердо сказал бы ей, что то, чего она хочет для него, ему не нужно. А теперь он ничего ей не скажет, понимая, что она проигнорирует его мнение как мнение ребенка. Но он уже не ребенок, да никогда и не был ребенком! Обладая преждевременно развившимся интеллектом отца и царственным статусом с самого раннего детства, он набросился на знания, как голодная собака на лужу крови, только потому, что ему нравилось учиться. Каждый факт он отмечал, хранил в памяти, чтобы вспомнить при необходимости. И когда будет накоплено достаточно знаний по предмету, настанет время для анализа. Он не был помешан на власти и не знал, было ли это свойственно отцу. Иногда он подозревал, что да. Цезарь поднялся на высоту Олимпа,
