может. О, эти ссоры и перебранки! Ничто по сравнению с тем, что происходит в военном лагере Антония, поверь мне, Цезарь. Эта женщина требует права голоса, излагает свое мнение с таким видом, словно оно важнее, чем мнение Антония, и совсем не думает о том, что выставляет его на посмешище перед его легатами, его сенаторами, даже перед центурионами. И все это он терпит! Виляет перед ней хвостом, бегает за ней, а она возлежит на его ложе, на locus consularis, как тебе это нравится? Агенобарб так ненавидит ее! Они дерутся, как две дикие кошки! Брызжут слюной, огрызаются. И Антоний не ставит ее на место. Однажды за обедом ее ногу свело судорогой. Ты не поверишь: Антоний встал перед ней на колени и начал растирать ей ногу! Слышно было, как муха пролетела, такая стоила тишина в столовой. Потом он снова занял свое место, словно ничего не случилось! Я думаю, именно этот эпизод заставил Тития и меня уехать.
— До меня доходят такие странные слухи, Планк, и их так много, что я не знаю, чему верить, — сказал Октавиан, думая при этом, во сколько ему обойдется информация Планка.
— Верь худшим из них, и ты не ошибешься.
— Тогда как мне убедить этих ослов здесь, в Риме, что это война Клеопатры, а не Антония?
— Ты хочешь сказать, они все еще думают, что командует Антоний?
— Да. Они просто не могут переварить идею, что иностранка способна влиять на великого Марка Антония.
— Я тоже не мог, пока не увидел сам, — хихикнул Планк. — Наверное, тебе нужно организовать для неверящих поездку на Самос — сейчас Антоний и Клеопатра как раз там на пути в Афины. Увидят — никогда не забудут.
— Планк, легкомыслие тебе не идет.
— Тогда серьезно, Цезарь. Я мог бы дать тебе лучшие сведения, но это будет кое-чего стоить.
Дорогой прямолинейный Планк! Идет прямо к цели, не ходит вокруг да около.
— Назови свою цену.
— Суффектное консульство на будущий год для моего племянника Тития.
— Он не очень популярен в Риме с тех пор, как казнил Секста.
— Он это сделал, да, но так приказал Антоний.
— Я, конечно, могу дать ему эту работу, но не сумею защитить его от клеветников.
— Он наймет охрану. Мы договорились?
— Да. А теперь что ты можешь предложить мне взамен?
— Когда Антоний был в Антиохии, еще на последней стадии выхода из запоя, он составил завещание. Остается ли оно его последней волей, я не знаю, но Титий и я были свидетелями. Я думаю, он взял его с собой в Антиохию, когда поехал туда. Во всяком случае, Сосий отправил его в Рим.
Октавиан помрачнел.
— Какое значение имеет его завещание?
— Большое, — просто сказал Планк.
— Расплывчатый ответ. Уточни.
— Он был в хорошем настроении, когда мы засвидетельствовали завещание, и произнес несколько фраз, которые заставили Тития и меня думать, что это очень подозрительный документ. Фактически предательский, если документ, который нельзя прочесть до смерти завещателя, можно считать предательским. Антоний, конечно, не думал, что существует посмертная измена, отсюда его неосторожные замечания.
— Давай поконкретнее, Планк, пожалуйста!
— Я не могу. Антоний был слишком скрытен. Но Титий и я думаем, что тебе полезно посмотреть на это завещание.
— Как же мне это сделать? Последняя воля человека священна.
— Это твоя проблема, Цезарь.
— Разве ты ничего не можешь сказать мне о его содержании? Что именно он говорил?
Планк поднялся и стал поправлять складки тоги, видимо полностью поглощенный этим занятием.
— Мы определенно должны придумать какую-то одежду, более удобную для сидячего положения, чем тога… О том, как он любит Александрию и ту женщину… Да, тоги неудобны… О том, что ее сын должен иметь свои права… О проклятье! На тоге пятно!
И он ушел, продолжая поправлять тогу.
Значит, ничего такого уж предательского. Разве что Планк действительно думает, что завещание Антония поможет Октавиану. Поскольку возможность стать консулом-суффектом Титию не представится еще несколько месяцев, Планк, конечно понимает, что, если наживка, которой он помахал перед носом Октавиана, окажется фальшивой, Титий никогда не сядет на курульном возвышении. Но как получить доступ к завещанию Антония? Как?
— Я помню, что бог Юлий говорил мне о весталках, которые хранят около двух миллионов завещаний, — сказал Октавиан Ливии Друзилле, единственной, кому он мог доверить такую новость. — Свитки хранятся на верхнем этаже, на нижнем и даже занимают часть подвала. У них целая система хранения. Завещания из провинций и других государств в одном месте, завещания италийцев — в другом, завещания римлян где-то еще. Но бог Юлий ничего больше не говорил о системе, а в то время я не знал, насколько это станет важным, поэтому не расспрашивал. Глупо, глупо!
Он стукнул кулаком по колену.
— Не волнуйся, Цезарь, ты получишь, что хочешь. — Взгляд больших синих глаз стал задумчивым. Она тихо засмеялась. — Ты можешь сделать что-то очень хорошее для Октавии, а поскольку я очень ревнивая жена, то же самое ты должен сделать и для меня.
— Ты — и ревнуешь к Октавии? — недоверчиво спросил он.
— Но люди, не входящие в круг наших близких друзей, не знают, в каких мы с Октавией отношениях, так? Весь Рим возмущается их разводом. Глупец, он не должен был выселять ее и детей! Это повредило ему больше, чем все твои слухи о влиянии на него Клеопатры. — На красивом лице появилось мечтательное выражение. — Было бы замечательно, если бы твои агенты могли рассказать народу Рима и Италии, как сильно ты любишь свою сестру и свою жену, с каким вниманием ты относишься к ним. Я уверена, что, если бы ты позволил Лепиду жить в Общественном доме, Лепид был бы так благодарен, что в знак благодарности оказал бы честь Октавии и мне.
Октавиан смотрел на нее, пораженный. Так смотрел он на нее каждый раз, когда ее проницательность превосходила его.
— Хотел бы я знать, куда ты клонишь, моя дорогая.
— Подумай о сотнях статуй Октавии, которые ты выставил по всему Риму и Италии, и о моих статуях. Может, было бы неплохо добавить к их надписям одну строчку? Что-нибудь очень почетное.
— Я все еще не понимаю.
— Убеди Лепида, великого понтифика, наградить Октавию и меня статусом весталок навечно.
— Но вы же не весталки! Кстати, и не девственницы.
— Почетные, Цезарь, почетные! Раструби об этом на рыночных площадях от Медиолана и Аквилеи до Регия и Тарента! Твоя сестра и твоя жена — женщины, примерные до такой степени, что их целомудрие и поведение в браке ставит их в ряды весталок.
— Продолжай! — взволнованно попросил он.
— Статус весталки позволит нам приходить в Общественный дом на половину весталок, когда мы захотим. Нет нужды вовлекать в это Октавию, если и я буду иметь такую привилегию. Я сама смогу узнать для тебя, где хранится завещание Антония. Аппулея ничего не заподозрит — с чего бы? Ее мать — твоя сводная сестра, она регулярно обедает с нами. Я очень нравлюсь ей. Я не смогу украсть для тебя завещание, но если найду, где оно, ты сможешь быстро получить его.
Октавиан стиснул ее в объятиях с такой силой, что у нее чуть не треснули ребра и перехватило дыхание. Ничто не радовало Ливию Друзиллу так, как возможность дать ему совет в тех случаях, когда сам Цезарь ничего не мог придумать.
— Ливия Друзилла, ты умница! — воскликнул он, отпуская ее.
— Я знаю, — сказала она, слегка оттолкнув его. — А теперь начинай действовать, любовь моя! На это дело уйдет немало дней, а мы не можем себе позволить ждать слишком долго.
