Хорошая работа. Но не такой упорный, кропотливый труд, как тот, что Октавиан и его жена вложили в составление Клятвы верности.
— Ох! — вздохнул Октавиан, глядя на оригинал клятвы, которую принесли Марку Ливию Друзу шестьдесят лет назад. — Если бы я посмел заставить людей дать мне клятву быть моими клиентами, как посмел Друз!
— У италийцев в то время не было патронов, Цезарь, потому что они не были римскими гражданами. Сегодня у каждого есть свой патрон.
— Я знаю, знаю! Сколько нам нужно богов для клятвы?
— Больше, чем Сол Индигет, Теллус и Либер Патер. Друз использовал больше, хотя я удивляюсь, что он использовал Марса, поскольку — в то время, во всяком случае, — не было признаков войны.
— Я думаю, он знал, что это приведет к войне, — сказал Октавиан, держа перо на весу. — Может быть, лары и пенаты?
— Да. И бог Юлий, Цезарь. Он усилит твой статус.
Клятва была вывешена по всей Италии, от Альп до «подъема», «пальцев» и «каблука» «сапога», в первый день нового года. В Риме она украсила ростру со стороны Форума, трибунал городского претора, все перекрестки, на которых стояли алтари ларам, все рыночные площади — мясные, рыбные, фруктовые, овощные, масляные, зерновые, где продавали перец и специи, а также все главные ворота, от Капенских до Квиринальских.
«Я клянусь Юпитером Наилучшим Величайшим, Солом Индигетом, Теллус и Либером Патером, Вестой, богиней очага, ларами и пенатами, Марсом, Беллоной и Нериеной, богом Юлием, богами и героями, которые основали Рим и Италию и помогали людям в их борьбе, что я буду считать моими друзьями и врагами тех, кого император Гай Юлий Цезарь, сын бога, считает своими друзьями и врагами. Я клянусь, что буду делать все на благо императора Гая Юлия Цезаря, сына бога, в его войне против египетской царицы Клеопатры и царя Птолемея и на благо всех других, кто дает эту клятву, даже ценой моей жизни, жизни моих детей, моих родителей и моей собственности. Если усилиями императора Гая Юлия Цезаря, сына бога, народ Египта будет побежден, я клянусь, что буду ему верен не как его клиент, но как его друг. С этой клятвой я познакомлю как можно больше людей. Я клянусь, зная, что моя клятва принесет справедливые награды. И если я нарушу мою клятву, пусть я лишусь жизни, детей, родителей и имущества. Да будет так. Я клянусь».
Публикация клятвы вызвала сенсацию, ибо Октавиан ничего не говорил об этом заранее. Она просто появилась. Около нее стоял агент Мецената или Октавиана, отвечал на вопросы и выслушивал клятву. Рядом сидел писец и записывал имена тех, кто поклялся. К этому времени новость о невольном предательстве Антония распространилась повсюду. Народ знал, что винить в этом надо не его, что война нужна Египту. Антоний попал в лапы Клеопатры, она держит его в клетке, опаивает, чтобы он служил ей и в постели, и в сражении. Ложные слухи о ней множились до тех пор, пока ее не стали считать нечеловеческим чудовищем, использовавшим для секса даже своего сына-бастарда Птолемея «Цезаря». Египетские правители практиковали инцест как нечто само собой разумеющееся, а что может быть более чуждо римлянину? Если Марк Антоний прощал это, значит, он больше не римлянин.
Клятва напоминала небольшую волну посреди моря. Сначала клятву дали немногие, а дав ее, убеждали других поступить так же, пока эта маленькая волна не стала приливной волной. Поклялись все легионы Октавиана, а также экипажи и гребцы его кораблей. И наконец, осознавая, что отказ от клятвы тут же становится доказательством предательства, поклялся весь сенат. Кроме Поллиона, который отказался. Верный своему слову Октавиан не стал его наказывать. Протесты против налогов утихли. Теперь люди хотели только поражения Клеопатры и Птолемея, понимая, что их поражение означает конец налогам.
Агриппа, Статилий Тавр, Мессала Корвин и остальные генералы и адмиралы уехали к своим войскам, сам Октавиан тоже готовился покинуть Рим.
— Меценат, ты от моего имени будешь править Римом и Италией, — сказал он.
За последние несколько месяцев он сильно изменился. В прошлом сентябре ему исполнился тридцать один год. Черты лица стали тверже, выражение лица спокойнее. Он был красив мужской красотой.
— Сенат никогда этого не допустит, — заметил Меценат.
Октавиан усмехнулся.
— Сенат не будет возражать, потому что его не будет. Я беру его с собой в кампанию.
— О боги! — тихо воскликнул Меценат. — Сотни сенаторов — это же верный способ сойти с ума!
— Вовсе нет. Я каждому дам работу, и пока они под моим присмотром, они не смогут сидеть в Риме и готовить какие-нибудь пакости.
— Ты прав.
— Я всегда прав.
25
Клеопатра пребывала в ужасном расстройстве, и стало еще хуже, когда они с Антонием отправились из Эфеса в Афины. Ее беспокоило, что Антоний не посвящал ее в свои планы до конца. Всякий раз, когда она начинала фантазировать о том, что будет править суд на Капитолии в Риме, в его глазах мелькала усмешка. Как она уже знала, это свидетельствовало о том, что он не верил в это. Да, он пришел к заключению, что Октавиана надо остановить и что война — единственное средство это сделать, но в его планах относительно Рима она не испытывала уверенности. И хотя он всегда принимал ее сторону в спорах в палатке командира, он делал это так, словно споры эти не имели значения, словно потакать ей было намного важнее, чем доставлять радость своим легатам. Он также научился обходить ее обвинения в неверности, когда она высказывала свои подозрения. Пусть он старел и у него случались провалы в памяти, но верил ли он в глубине души, что Цезарион станет царем Рима? Она не была уверена.
Только девятнадцать из тридцати римских легионов Антония поплыли в западную часть Греции. Остальные одиннадцать должны были охранять Сирию и Македонию. Сухопутные силы Антония были увеличены на сорок тысяч пехотинцев и конницы, полученные от царей-клиентов, большинство из которых лично прибыли в Эфес — и там узнали, что им не надо сопровождать Антония и Клеопатру в Афины. Вместо этого они должны были самостоятельно прибыть к театру военных действий в Греции. А это никому из них не понравилось.
Марк Антоний принял решение отделиться от своих царей-клиентов, так как опасался, что если они станут свидетелями автократии Клеопатры в палатке командира, то еще больше ухудшат его положение, приняв ее сторону против его римских генералов. Только он один знал, насколько отчаянно его положение, ибо только он один знал, насколько его египетская жена настроена настаивать на своем. И все это было так глупо! Ведь и Клеопатра, и его римские генералы хотели практически одного и того же. Беда в том, что ни она, ни они не хотели признать это.
Гай Юлий Цезарь сразу указал бы на слабости Антония как командира. Видел их и Канидий, но Канидия, низкорожденного, в большинстве случаев игнорировали. Попросту говоря, Антоний мог командовать сражением, но не кампанией. Его уверенность, что все будет хорошо, подводила его, когда вопрос касался технического снабжения и проблем обеспечения, всегда остающихся вне поля его зрения. Кроме того, Антоний был слишком озабочен тем, как сделать Клеопатру счастливой, и совсем не думал о технике и продовольствии. Всю свою энергию он направлял на то, чтобы угождать ей. Для его окружения это выглядело слабостью, но настоящей слабостью Антония была его неспособность убить Клеопатру и конфисковать ее деньги. Любовь к ней и чувство справедливости не позволяли ему поступить так.
А она, не понимая этого, гордилась своей властью над Антонием, намеренно провоцируя его военачальников, требуя от него то одно, то другое как доказательство его преданности, не осознавая, что ее поведение делает задачу Антония еще труднее, а ее присутствие становится все невыносимее с каждым днем.
На Самосе Антонию пришла в голову идея остаться там и покутить. Его легаты продолжили путь до
