Рима за тысячу лет, начиная с Энея. Нума Помпилий и Тарквиний Приск ходят здесь рука об руку с великим понтификом Агенобарбом и великим понтификом Цезарем, молча наблюдая из непроницаемой темноты каждой щели.
Он уже ждал, один, без друзей. Она узнала его только по блеску волос — мерцающей точке под огромным золотым канделябром, в котором была, наверное, сотня фитилей. Разные люди в разноцветных тогах стояли далеко позади, некоторые одеты в шерстяные плащи, островерхие шапки жрецов-фламинов и туфли без шнурков или пряжек. У нее перехватило дыхание: она поняла, что это свадьба, проводимая по древнему обычаю confarreatio. Он женился на ней навечно, без права развода. Их союз нельзя разорвать, как обычный брак. Аппулея усадила ее на двойное сиденье, покрытое овечьей шкурой. Верховный жрец усадил рядом Октавиана. Другие люди стояли в тени, но кто они были, она не могла разглядеть. Затем Аппулея, как подружка невесты, накрыла их огромной вуалью. Мессала Корвин, в великолепной тоге в пурпурную и алую полосы, связал их руки вместе и произнес несколько слов на архаичном языке, которого Ливия Друзилла никогда не слышала. Аппулея разломила пополам печенье из жертвенной муки и дала половинки брачующимся, чтобы они их съели. Неприятная смесь соли и сухой муки спельта.
Самым неприятным было последующее жертвоприношение: Мессале Корвину пришлось бороться с визжащей свиньей, которую, видимо, недостаточно опоили предварительно. Чья это была вина? Кто не хотел этого брака? Свинья убежала бы, если бы не грум, который выскочил из-за занавеса и схватил свинью за заднюю ногу, тихо посмеиваясь про себя.
Жертву все-таки принесли. Свидетели подтвердили акт confarreatio — пять членов от Ливии и пять членов от Октавиана — и растворились в темноте. В тяжелом воздухе, пропитанном кровью, раздался слабый возглас «Feliciter!» — «Счастливо!».
Возле храма, на Священной дороге, ждал паланкин. Люди с факелами усадили Ливию Друзиллу в паланкин, ибо церемония затянулась до ночи. Она опустила голову на мягкую подушку и закрыла глаза. Такой длинный день для беременной на восьмом месяце! Подвергалась ли подобному еще какая-нибудь женщина? Наверняка это уникальный случай в анналах Рима.
Она задремала, пока паланкин взбирался вверх по Палатину, и уже крепко спала, когда занавески раздвинулись и в паланкине стало светло от пламени факелов.
— Что? Где? — смущенная, спросила она, почувствовав, что чьи-то руки помогают ей выйти из паланкина.
— Ты дома, госпожа, — ответил женский голос. — Пойдем со мной. Ванна готова. Цезарь позже присоединится к тебе. Я — старшая среди твоих служанок, меня зовут Софонисба.
— Я очень хочу есть!
— Еда будет, госпожа. Но сначала ванна, — сказала Софонисба, снимая с нее вонючие брачные регалии.
Это сон, думала она, направляясь в огромную комнату, где стояли стол и два стула, а по углам три старых, грузных ложа. Когда она села на один из стульев, вошел Октавиан в сопровождении нескольких слуг, несущих блюда, тарелки, салфетки, чаши для мытья рук, ложки.
— Я подумал, что мы поедим по-деревенски, сидя за столом, — сказал он, усаживаясь на второй стул. — Если мы будем сидеть на ложе, я не смогу смотреть в твои глаза.
Его глаза при свете ламп стали золотыми и сияли как-то сверхъестественно.
— Глаза темно-голубые, с тонкими желтовато-коричневыми прожилками. Удивительно! — Он взял ее руку, поцеловал. — Ты, наверное, умираешь от голода, так что ешь. О, это один из величайших дней в моей жизни! Я женился на тебе, Ливия Друзилла, confarreatio. До конца жизни. Не убежишь.
— Я не хочу убегать. — Ливия Друзилла откусила от вареного яйца и заела кусочком хрустящего белого хлеба, предварительно обмакнув его в масло. — Я действительно голодна.
— Возьми цыпленка. Повар полил его медовой водой.
Они молчали, пока она ела. Октавиан тоже пытался есть, наблюдая за ней. Он заметил, что она ест аккуратно, манеры у нее изысканные. В отличие от его грубых рук ее руки были идеальной формы, концы пальцев узкие, с ухоженными овальными ногтями. Они словно порхали. Красивые, красивые руки! Кольца, она должна носить кольца.
— Странная брачная ночь, — сказала она, когда уже не могла проглотить ни кусочка. — Цезарь, ты намерен спать со мной?
На лице его изобразился ужас.
— Нет, конечно! Я не могу даже придумать более возмутительную вещь для меня и для тебя. Времени достаточно, малышка. Годы и годы. Сначала ты должна родить ребенка Нерона и оправиться от этого. Сколько тебе лет? Сколько лет тебе было, когда ты вышла замуж за Нерона?
— Мне двадцать один, Цезарь. Я вышла за Нерона в пятнадцать.
— Это отвратительно! Ни одна девушка не должна выходить замуж в пятнадцать лет! Это против римских законов. Восемнадцать лет — вот правильный возраст для брака. Неудивительно, что ты была так несчастна. Я клянусь, что со мной ты не будешь несчастной. У тебя будет свободное время и любовь.
Лицо ее изменилось, она расстроилась.
— Цезарь, у меня было слишком много свободного времени, и это было моей самой большой бедой. Чтение и писание писем, прядение, ткачество — ничего серьезного! А я хочу какую-нибудь работу, настоящую работу! Нерон держал несколько служанок, но атрий Весты был полон женщин — плотников, штукатуров, укладчиков плиток, каменщиков, врачей, дантистов. Была даже ветеринар, которая следила за любимой собачкой Аппулеи. Я им завидовала!
— Надеюсь, любимая собачка была сукой, — улыбнулся Октавиан.
— Конечно. Только кошки и суки. Думаю, им очень хорошо живется в атрии Весты. Мирно. Но весталки должны работать. Экономка сказала, что они много работают. Все представляющие какую-либо ценность должны работать, а если я не работаю, то никакой ценности не представляю. Я люблю тебя, Цезарь, но чем я буду заниматься в твое отсутствие?
— Тебе будет чем заняться, это я тебе обещаю. Почему, ты думаешь, я женился на тебе, выбрав из всех женщин? Потому что я посмотрел в твои глаза и увидел там душу истинного товарища по работе. Мне нужно, чтобы рядом со мной был настоящий помощник, кто-то, кому я мог бы доверить даже мою жизнь. Есть так много вещей, на которые у меня нет времени и которые лучше подходят для женщины. И когда мы будем лежать с тобой в одной постели, я попрошу совета у женщины — у тебя. Женщины по-другому видят вещи, и это важно. Ты образованна и очень разумна, Ливия Друзилла. Даю слово, я намерен загрузить тебя работой.
Теперь улыбнулась она.
— Откуда ты знаешь, что у меня есть все эти качества? Один взгляд в мои глаза наводит на мысль о безосновательном предположении.
— Я увидел твою душу.
— Да, я понимаю.
Октавиан вдруг поднялся, затем опять сел.
— Я хотел провести тебя на то ложе. Ты, наверное, очень устала, — объяснил он. — Но на нем ты не отдохнешь, на нем неудобно лежать. Поэтому вот твоя первая работа, Ливия Друзилла. Обставь этот дворец, как подобает Первому человеку в Риме.
— Но покупать обстановку — это не женское дело! Это привилегия мужчины.
— Мне все равно, чья это привилегия. У меня на это нет времени.
В ее голове уже возникла идея цвета, стиля. Она засияла.
— Сколько денег я могу потратить?
— Сколько нужно. Рим бедный, и я потратил довольно много из моего наследства, чтобы хоть немного облегчить его положение, но еще не обеднел. Цитрусовое дерево, золото со слоновой костью, эбонит, эмаль, каррарский мрамор, — все, что хочешь.
Вдруг Октавиан о чем-то вспомнил и вскочил с места.
— Я сейчас вернусь.
Он возвратился, неся в руках что-то завернутое в красную ткань, и положил это на стол.
— Разверни, жена моя любимая. Это тебе свадебный подарок.
