В Семе Деллий весело рассмеялся.
— Записывай, Ласфен! «Могила Александра Великого плюс тридцать с лишним Птолемеев в огороженном месте, выложенном отборным мрамором с голубыми и темно-зелеными разводами. Двадцать восемь золотых статуй в рост человека. Аполлон работы Праксителя, раскрашенный мрамор. Четыре работы из раскрашенного мрамора неизвестного мастера, в рост человека. Картина работы Зевксида, изображающая Александра Великого в Иссе после победы над Дарием. Портрет Птолемея Сотера работы Никия…» Хватит писать. Остальные не так красивы.
В Серапейоне Деллий просто заржал от удовольствия.
— Запиши, Ласфен! «Статуя Сераписа ростом приблизительно тридцать футов, работы Бриакса, раскрашена Никием. Группа из девяти муз из слоновой кости работы Фидия. Сорок две золотые статуи в рост человека…» — Он остановился, царапнул золотую Афродиту, поморщился. — «Некоторые, если не все, покрыты очень тонким слоем золота, увы, не цельные… Возница и кони в бронзе работы Мирона…» Больше не пиши! Нет, просто добавь «и т. д., и т. д.». Слишком много посредственных работ, недостойных каталога.
На агоре Деллий остановился перед огромной скульптурной группой из четырех вздыбленных коней, запряженных в гоночную колесницу. Возницей была женщина, и какая женщина!
— Пиши, Ласфен! «Квадрига в бронзе с возницей-женщиной по имени Билистиха». Хватит! Здесь больше ничего нет, кроме современных вещей, отличных, конечно, но не представляющих ценности для коллекционеров. Пойдем дальше, Ласфен!
Прогулка продолжалась в том же духе. Его писарь оставлял за собой целые свитки из воска, как моль оставляет помет. «Великолепно, великолепно! Египет запредельно богат, судя по тому, что я увидел в Александрии. Но как убедить Марка Антония, что мы получим больше денег, если не расплавим эти предметы, а продадим их как произведения искусства? Возьмем, к примеру, могилу Александра Великого, — размышлял Деллий. — Цельный блок горного хрусталя, прозрачного, словно вода, — как красиво он смотрелся бы в храме Дианы в Риме! Каким до смешного маленьким был Александр! Руки и ноги не больше, чем у ребенка, а на голове вместо волос какая-то желтая шерсть. Наверняка восковая фигура, не настоящая. А ведь можно было бы предположить, что, поскольку он бог, они сделают изображение ростом по меньшей мере с Антония! В Семе наберется достаточно материала, чтобы покрыть пол в доме какого- нибудь римского богача, — это сто талантов или даже больше. А произведения Фидия из слоновой кости легко можно продать за тысячу талантов».
Царский квартал был настоящим лабиринтом дворцов, так что Деллий отказался от попытки отличить один от другого, а сады казались бесконечными. Множество небольших красивых бухточек изрезали берег гавани, а вдалеке виднелась вымощенная белым мрамором дамба Гептастадий, соединяющая остров Фарос с материком. А этот маяк! Самое высокое сооружение в мире, выше Колосса на Родосе. «Я считал Рим красивым, — бормотал про себя Деллий, — потом я увидел Пергам и подумал, что он еще красивее, но теперь, когда я увидел Александрию, я поражен, просто поражен. Антоний был здесь около двадцати лет назад, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о городе. Думаю, он был слишком пьян, чтобы запомнить».
Позволение увидеть царицу Клеопатру было получено на следующий день, и очень кстати. Деллий уже закончил инвентаризацию ценностей города, а Ласфен переписал все с табличек на хорошую бумагу в двух экземплярах.
Первое ощущение Деллия — благовонный воздух, густой от пьянящих ароматов, совершенно ему не знакомых. Затем органы обоняния уступили место органам зрения, и он открыл рот, увидев стены из золота, пол из золота, статуи из золота, кресла и столы из золота. Присмотревшись, он решил, что это лишь золотое покрытие, тонкое, как ткань. Однако комната сверкала подобно солнцу. Две стены были покрыты изображениями необычных, двумерных людей и растений, окрашенных в сочные оттенки всех цветов. Кроме тирского пурпура. Ни единого следа тирского пурпура.
— Все приветствуйте двух фараонов, правителей Верхнего и Нижнего Египта, повелителей Осоки и Пчелы, детей Амуна-Ра, Исиды и Пта! — прогремел Аполлодор, стукнув золотым посохом об пол.
Глухой звук заставил Деллия изменить мнение о «тонкой ткани». Пол звучал как цельный.
Они сидели на двух изящных тронах: женщина на золотом возвышении, а мальчик на одну ступень ниже. На каждом странные одежды из тончайшего белого льна, на голове огромный головной убор из красной эмали вокруг круглого конуса белой эмали. На шеях широкие воротники, усеянные великолепными драгоценностями, оправленными в золото, на руках браслеты, талии опоясаны широкими поясами из драгоценных камней, на ногах золотые сандалии. Их лица были густо накрашены, у нее — белой краской, у него — ржаво-красной. Глаза обведены черными линиями, веки закрашены так, что глаз почти не видно. Все это придавало глазам зловещую форму ядовитой рыбы. Это были нечеловеческие глаза.
— Квинт Деллий, — сказала царица (Деллий понятия не имел, что значит слово «фараон»), — мы приветствуем тебя в Египте.
— Я прибыл как официальный посол полководца Марка Антония, — произнес Деллий так же официально, — чтобы приветствовать двойной трон Египта.
— Как выразительно сказано, — заметила царица, жутко поведя глазами.
— Это все? — спросил мальчик, и его глаза сверкнули.
— Э-э, к сожалению, нет, царь. Триумвир Марк Антоний требует вашего присутствия в Тарсе, чтобы ответить на обвинение.
— Обвинение? — удивился мальчик.
— В том, что Египет помогал Гаю Кассию, тем самым нарушив свой статус друга и союзника римского народа.
— И это обвинение? — спросила Клеопатра.
— Очень серьезное, царица.
— Тогда мы поедем в Тарс и лично ответим. Ты можешь идти, Квинт Деллий. Когда мы будем готовы к отъезду, тебе скажут.
И это все! К обеду не пригласили, не устроили приема, чтобы представить его ко двору — ведь должен же быть двор! Ни один восточный монарх не мог править без нескольких сотен подхалимов, твердящих ему, какой он замечательный. Но Аполлодор решительно выпроводил Деллия из комнаты, очевидно чтобы вновь предоставить его самому себе!
— Фараон поплывет в Тарс, — сказал Аполлодор, — поэтому у тебя две возможности, Квинт Деллий. Ты можешь отослать твоих людей домой по суше и поехать с ними — или отослать твоих людей домой по суше и поплыть морем на одном из царских кораблей.
«Ага! — подумал Деллий. — Кто-то предупредил их о моем приезде. В Тарсе есть шпион. Эта аудиенция была фарсом, имеющим целью поставить на место меня и Антония».
— Я поплыву, — надменно ответил Деллий.
— Мудрое решение.
Аполлодор поклонился и ушел, а Деллий в ярости поспешил на улицу, чтобы остыть. Как они посмели? Аудиенция не дала ему возможности оценить женские прелести царицы или даже решить для себя, действительно ли мальчик — сын Цезаря. Он увидел только пару раскрашенных кукол, более странных, чем та деревянная игрушка, которую его дочь таскала по дому, словно живое существо.
Солнце ярко светило, было жарко. Деллий подумал, что неплохо бы освежиться в этой прелестной бухте возле дворца. Он не умел плавать — странно для римлянина, — но пройтись босиком, где воды по колено, не боялся. Он спустился по нескольким ступеням из известняка и сел на валун, чтобы расстегнуть темно-бордовые сенаторские ботинки.
— Хочешь поплавать? Я тоже, — послышался веселый голос ребенка, довольно низкий. — Самый лучший способ освободиться от всей этой мазни.
Деллий испуганно обернулся и увидел мальчика-царя, голого, в одной набедренной повязке, но все еще с разрисованным лицом.
— Ты плыви, а я похожу по воде, — сказал Деллий.
Цезарион вошел в воду по пояс, окунулся и поплыл, бесстрашно удаляясь от берега. Он нырнул и вынырнул. На лице еще оставалась странная смесь черной краски с ржаво-красной. Он опять нырнул и
