Гошеван посмотрел на Лару, и, хотя глаза ее застилали слезы, он увидел, что они темны и горячи, полны красоты и жизни. В груди Гошевана вспыхнуло пламя, и он воскликнул:
— Только дурак не пожелает такую женщину! — И добавил, желая утешить Лару. — Мы поженимся, и у нас будет много детей, которых мы станем любить.
Все внезапно замолчали. Деваки молча переглядывались, словно не верили собственным ушам. Наконец Уши удивленно молвила:
— Неужели он не знает, что у Лары три дочери и сын?
— Конечно, знаю, — ответил Гошеван. — Но это значит лишь то, что чресла ее обильны, и она легко родит сыновей и для меня.
Услышав это, Уши вскрикнула и начала рвать на себе волосы. Катерина закрыла лицо руками, а Локни спросил:
— Как вышло, Гошеван, что ты не знаешь Закона?
Гошеван, разгневанный и смущенный, ответил:
— Откуда мне знать ваши законы, раз я из далекого племени?
Локни посмотрел на него, и в глазах его была смерть.
— Закон есть Закон, — сказал он, — и он един для всех алалоев. Наверное, снежная буря украла твою память и заморозила душу. — И затем, не желая убивать мужчину, спасшего ему жизнь и собирающегося жениться на его сестре, он растолковал, что к чему:
— Лара может родить еще только одного ребенка. У женщины может быть пятеро детей: одного для Дыхания Змея глубокой зимой, одного для бивней тува, мамонта. Одного для лихорадки, приходящей по ночам. — Локни на мгновение смолк, пока слова Закона перебегали с уст на уста, и все племя — кроме Гошевана — нараспев повторяло: — Мальчика, который станет мужчиной, и девочку, которая станет девака, матерью Людей.
Потом Локни приложил ладонь к шее Гошевана, стиснул пальцы и молвил:
— Если нас станет слишком много, мы убьем всех мамонтов, и нам придется охотиться на шелкобрюхов и шагшаев, чтобы не умереть с голоду. А когда их не станет, нам придется долбить дыры в морском льду и бить копьями тюленей, которые всплывут к ним подышать. Когда не останется тюленей, придется убивать кикилиа — кита, который мудрее нас и силен, как Бог. А когда животных не станет совсем, мы начнем выкапывать кривые корешки, есть личинок меховых мух и крошить себе зубы, обгладывая лишайники со скал. Наконец нас станет так много, что мы начнем убивать леса, чтобы сажать снежные яблоки, и тогда у людей проснется жадность, и кончится все тем, что у кого-то будет больше земли, чем у других. А когда свободной земли не останется, сильные начнут заставлять слабых работать, а слабые будут продавать за еду своих женщин и детей. Самые же сильные станут воевать между собой, чтобы захватить еще больше земли, мы превратимся в охотников на людей, и настанет для нас ад при жизни и ад по ту сторону. А под конец, как то случилось на Земле перед расселением на звезды, с неба упадет огонь и деваков не станет.
И Гошеван, по-настоящему желавший лишь одного сына, принял Закон алалоев, потому что кто лучше него самого знал о зле от владения рабами и о ложности продажной любви?
В конце мнимой зимы он женился на Ларе. Вплетенные в знак скорби в длинные черные волосы снежные георгины она заменила огневками, как подобает молодой жене, и села шить Гошевану новую парку из шагшая, без которой ему не выйти на зимний мороз. Каждый из деваков сделал им свадебный подарок. Эйрена и Джаэль, те самые хихикающие ребятишки, что первыми заговорили с ним много месяцев назад, подарили ему пару рукавиц и украшенный резьбой рог тортрикса, чтобы ему было из чего пить крепкое пиво, которое варили каждую зиму из раздавленных корешков. Но самым ценным подарком, изумившим Гошевана мастерством и симметрией, оказалось преподнесенное Локни копье — длинное, прочное и с кремневым наконечником, таким острым, что пронзало шкуру мамонта с той же легкостью, словно то был кусок сыра.
Допив свой квас, я смолк, переводя дыхание. Звук, с каким мраморная чашка юноши коснулась твердого холодного стола, показался мне слишком резким и громким. Я ощутил запах корицы и меда; минуту спустя домашник подал нам хлеб с изюмом, намазанный медовым сыром, и принес два пыхтящих кофейника. С улицы донеслось легкое пощелкивание стальных коньков по ледовой дорожке, и я удивился — кто-то или очень глуп или безрассуден, иначе не вышел бы из дому в такую ночь. Юноша схватил меня за руки и столь пристально впился в меня взглядом, что мне пришлось отвернуться.
— А Гошеван? — спросил он. — Он стал счастлив с красавицей Ларой? Стал, правда ведь?
— Да, он был счастлив, — ответил я, пытаясь высвободить свою стариковскую руку из тисков молодых пальцев. — Настолько счастлив, что стал называть вшей «мои маленькие зверушки» и перестал вспоминать о том, что ему до самой смерти не придется более мыться. Заикание, раздражавшее его всю жизнь и нередко вгонявшее в краску стыда, внезапно прошло, едва он обнаружил, с какой легкостью слетают с его языка певучие гласные и гладкие согласные языка деваков. Он полюбил детей Лары как своих собственных, а Лару любил так, как только может любить женщину отчаянный и романтический мужчина. А она, хотя и понятия не имела о столь знакомых Гошевану экзотических умениях куртизанок, любила его с такой силой и страстью, что он разделил свою жизнь на две части: время до Лары — смутное, тусклое и полное путаных воспоминаний — и время Лары, наполненное светом, радостью и смехом. Поэтому когда следующей средизимней весной она коснулась своего живота и улыбнулась, он с уверенностью понял, что прожил жизнь не напрасно и что счастлив настолько, насколько может стать счастлив мужчина.
Пока падал сухой глубокий зимний снег, Лара все разбухала подобно созревшим орехам балдо, которые женщины собирали и хранили в больших бочках из мамонтовых ребер, обтянутых мамонтовой же шкурой.
— У нас будет мальчик, — сказала она как-то ночью, в начале глубокой зимы, когда склоны Квейткела под светом лун казались серебряными. — Когда я носила девочек, все три раза меня тошнило по утрам. Но с этим ребенком я просыпаюсь голодной, словно тува средизимней весной.
Когда ее время настало, Катерина прогнала Гошевана и Локни, отца и дядю, ко входу в пещеру, где они принялись ждать, пока женщины совершали свой тайный обряд. Мороз той ночью стоял такой лютый, какой, по словам старой Амалии, бывает лишь дважды в столетие. На севере мужчины видели зеленые лоскуты света, свисающие с черного звездного неба.
— Огненные водопады, — сказал Локни. — Иногда они бледные и зеленые, как сейчас, а иногда красные, словно кровь. Духи Вемило и всех наших предков освещают зимнюю ночь, одаривая нас надеждой, чтобы мы противостояли мраку. — Потом он показал на яркий треугольник звезд, мерцающий над восточным горизонтом. — Ваканда, Эанна и Фарфара. Наверное, там живут люди. Люди-тени, без тел. Говорят, у них нет душ, и они питаются светом.
И так они сидели долго, дрожа от холода даже под мехами шагшая, и разговаривали о том, о чем говорят мужчины, когда их переполняет странная тоска и удивление перед тайной жизни.
Из пещеры донесся писк младенца. Гошеван хлопнул Локни по спине и радостно захохотал. Но крик его новорожденного сына тут же смешался-с глухим стоном, а потом и плачем разом зарыдавших женщин. Охваченный безумным страхом, он вскочил, а Локни пытался его удержать.
Гошеван побежал в самую теплую и дальнюю часть пещеры, где мужчинам находиться не полагалось. И там, в тусклом желтом мерцании масляных светильников, на новом, залитом кровью меху увидел своего мокрого, скользкого и розовокожего сына, лежащего между согнутых ног Лары. Рядом с младенцем стояла на коленях Катерина, прикрывая его лицо уголком серого меха. Гошеван с такой силой отшвырнул ее от сына, что она, глотая ртом воздух, упала на пол. Когда же Хайдар и Палани схватили его за руки, к Гошевану подошел Локни, охваченный печалью; его голос дрожал, а из глаз катились слезы. Он сказал:
— Таков Закон, друг. Любой ребенок, родившийся таким, как твой сын, должен сразу отправиться в путешествие на ту сторону.
Лишь тогда Гошеван, все еще переполненный слепой паникой и яростью, взглянул на своего сына. Он увидел вместо бедер два крошечных шевелящихся красных обрубка — там, где у нормального ребенка виднелись бы дрыгающиеся ножки. Его сын родился без ног. Когда Локни взял младенца, Гошеван сказал ему:
— Деваки не убивают друг друга.
