— Что это такое, Дэви? — спросил я. — Что за песня?
—
— Что это за песня? — снова спросил я, охваченный паникой, что так ничего о ней и не узнаю.
— Разве ты еще не слышал? Все старшеклассники только ее и поют.
—
— Как называется эта песня? — продолжал расспрашивать я, погруженный в этот всеобщий экстаз посреди парковки.
— Ее крутят по радио раз по десять на дню. Она называется…
Старшеклассники вокруг нас начали подпевать, некоторые, не удовлетворившись этим, принялись раскачивать машины из стороны в сторону. И посреди этого гама стоял я с арахисовым молочным коктейлем в руке. Горячее солнце било мне в лицо, легкий свежий запах хлорки несся со стороны бассейна на другой стороне улицы.
— …в исполнении «Бич бойз», — закончил тем временем Дэви Рэй.
— Что?
— «Бич бойз», это они поют.
— Господи! — воскликнул я, — Она похожа… похожа…
Я искал подходящие слова и не мог найти их в своем родном языке. Какими словами мог я передать то ощущение юности и свободы, надежды и желания, сладчайшей жажды приключений и бурлящей в жилах крови? Какими словами можно описать братство старых друзей и уверенность, которая не отпускает тебя, пока звучит песня, уверенность в том, что ты и твое бесшабашное поколение — самые замечательные ребята на свете и мир принадлежит только вам?
— Круто, — подал голос Дэви Рэй.
Лучше не скажешь.
—
Я был поражен, охвачен восторгом. Эти несущиеся ввысь голоса подняли меня над землей, оторвали мои ноги от раскаленного асфальта — и вместе с ними я унесся в неведомую страну. Я никогда не ступал на песок пляжа, никогда не видел океана, только по телевизору, в кино и на снимках в журналах. «Бич бойз» — пляжные мальчики. Стройное звучание их голосов проникло в мое сердце. На мгновение я почувствовал на своих плечах шикарную куртку, увидел себя за рулем красного спортивного автомобиля. Прекрасные блондинки на улицах лезли вон из кожи, чтобы привлечь к себе мое внимание. Я тусовался на славу.
Звуки песни растаяли в воздухе. Голоса затихли в динамиках. Я снова стал прежним Кори Маккенсоном, уроженцем Зефира, но успел почувствовать тепло солнца других краев.
— Я хочу попросить своих родителей, чтобы они позволили мне брать уроки гитары, — небрежно сообщил Дэви Рэй, когда мы переходили на другую сторону улицы.
«Гит-тары» — вот как он сказал.
А я мечтал, вернувшись домой, усесться за свой письменный стол и написать мягким карандашом «тикондерога № 2» рассказ о том, куда уходит музыка, оказавшись в воздухе. Кое-что из услышанного осталось в голове Дэви Рэя, он насвистывал этот мотивчик снова и снова, пока мы не добрались до бассейна и не уселись рядом с нашими родителями.
Четвертое июля выдалось жарким. В парке устроили большое барбекю. Команда взрослой лиги «Перепела» проиграла 3:7 «Шаровым молниям» из Юнион-Тауна. Я заметил на трибуне Немо Керлисса. Он был зажат между темноволосой женщиной в платье с красными цветами и долговязым мужчиной в очках с толстыми стеклами, чья новенькая белая рубашка обильно пропиталась потом. Отец Немо не слишком-то любил проводить время с женой и сыном: после второй подачи он поднялся и ушел с трибун. Позже я заметил, как он бродил среди толпы отдыхающих — под мышкой у него был альбом с образцами рубашек, а на лице застыло выражение отчаяния.
Я не забыл о человеке в шляпе с зеленым пером. Сидя за столом вместе с родителями и обгладывая жареные ребрышки, пока пожилые мужчины состязались в набрасывании подковок на столбики, а подростки гоняли футбольный мяч, я непрестанно следил за толпой, отыскивая в ней подозрительное перо. Очень скоро я понял, что пора зимних шляп давно минула и наступило время соломенных шляп. Например, на мэре Своупе красовалась соломенная федора: я видел, как он шел сквозь толпу, дымя неизменной трубкой, и весело жал протянутые со всех сторон измазанные жиром и соусом руки. Шеф пожарных Марчетт и мистер Доллар тоже носили соломенные шляпы, да и лысину доктора Лезандера прикрывало соломенное канотье с красной лентой. Он подошел к нашему столу, чтобы осмотреть бледный шрам на моей нижней губе. У доктора были холодные пальцы, он всмотрелся в мои глаза с цепким стальным вниманием.
— Если эти парни еще раз будут к тебе приставать, — проговорил он со своим голландским акцентом, — просто дай мне знать. При случае я покажу им щипцы для кастрирования. Договорились?
Он толкнул меня локтем в бок и улыбнулся, блеснув серебряным зубом. Могучая жена доктора Лезандера Вероника, тоже голландка, чье вытянутое лицо с большими челюстями напоминало мне лошадиную морду, подошла к нашему столу с картонной тарелкой, полной ребрышек, и увела мужа с собой. Миссис Лезандер отличалась суровым нравом и не дружила ни с кем из женщин. Как рассказывала мама, старшего брата миссис Лезандер и всю его семью, участвовавших в голландском Сопротивлении, убили нацисты. Я размышлял об этом и пришел к мнению, что тяжелые испытания могут подорвать в человеке веру в других людей. Перед падением страны Лезандеры бежали из Голландии, причем доктор лично застрелил из пистолета немецкого солдата, который ворвался в его дом. Эта тема очень занимала меня, поскольку мы с Джонни, Дэви Рэем и Беном играли в лесу в войну, и мне хотелось расспросить доктора Лезандера о том, какова война на самом деле, но отец запретил это делать, сказав, что такие воспоминания лучше не бередить лишний раз.
Вернон Такстер тоже почтил пикник своим посещением. Лица женщин покрылись густым румянцем, а мужчины принялись сосредоточенно разглядывать свои тарелки. Большинство же вообще не обращало внимания на сына Мурвуда Такстера, словно он был невидимкой. Взяв тарелку с жареным мясом, Вернон уселся под деревом на самом краю бейсбольного поля. Должен сказать, что он не был абсолютно наг: на нем была соломенная шляпа с обвисшими полями, в которой он был похож на тронувшегося с годами умом Гекльберри Финна. Насколько я заметил, Вернон Такстер был единственным мужчиной, к которому мистер Керлисс так и не подошел со своим альбомом с образцами мужских рубашек.
В течение дня я несколько раз слышал песню «Бич бойз», доносившуюся из транзисторов, и каждый раз песня нравилась мне все больше и больше. Услышав «Бич бойз», отец поморщился, как от кислого, а мама сказала, что от такого визга у нее болят уши, но я все равно был без ума от песни. Все ребята были в диком восторге от «Бич бойз». Когда я слушал песню, наверно уже в пятый раз, неподалеку, оттуда, где старшеклассники лениво пинали футбольный мяч, донеслись шум и громкие выкрики. Кто-то ревел как бешеный бык. Мы с отцом пробрались сквозь толпу зевак, чтобы посмотреть, в чем дело.
Конечно, это был он. Человек огромного роста с курчавыми рыжими волосами, длинным и узким лицом, искаженным праведным гневом. На нем был бледно-голубой костюм со значком на лацкане, изображающим американский флаг, и маленьким крестиком, болтающимся поверх него, лакированные черные ботинки втаптывали в пыль маленький ярко-красный транзистор, изгоняя из него дьявола.
— Чтобы! Я! Этого! Больше! Не слышал! — орал он, сопровождая каждое слово новым ударом ноги.
Старшеклассники, игравшие в футбол, стояли с разинутыми ртами, во все глаза глядя на преподобного Ангуса Блессета, а шестнадцатилетняя девушка, чье радио только что растоптали на мелкие кусочки, была готова разрыдаться. Лакированные ботинки заставили наконец замолчать «Бич бойз».
— Этот сатанинский визг необходимо прекратить! — орал преподобный Блессет, проповедник Свободной баптистской церкви, обращаясь к собравшейся толпе. — День и ночь я страдал от этого невыносимого гама, но Господь повелел положить ему конец!
С этими словами преподобный еще раз наступил на вызвавшее всю эту бурю эмоций радио. Из обломков во все стороны полетели проводки и батарейки. После этого преподобный Блессет с раскрасневшимися щеками и залитым потом лицом обратил свой взор к рыдающей девушке и, раскрыв объятия, направился в ее сторону:
