превращая его в бесформенную влажную массу.
Вдруг глаза ее расширились. Она застыла на месте.
— Что случилось? — спросил я и обернулся.
Я увидел собственное отражение: светлая кожа, мешковатая синяя сабда, рот по-дурацки открыт. Отражение казалось неясным, нематериальным; зеркало было сделано из водяных капель или тумана, стелившегося по дворцу. Позади отражения можно было разглядеть все — вплоть до фрески, где был изображен охотник.
— Убей его! — потребовала Сейна.
— Это лишь отражение, — возразил я. Я видел, как отражение Сейны подошло к моему отражению и протянуло ему нож. Я взял настоящий нож у настоящей Сейны. Тут я заметил, что отражение сделалось плотнее, на кольцах отраженной Сейны заиграл свет, свирель охотника г фрески исчезла за торсом другого Павдо.
Сквозь собственную руку я разглядел шахматные плитки пола.
— Убей его, — произнесла одна из Сейн. А может быть, обе. Я был испуган и растерян: да разве может отражение причинить мне вред?
— Да, может, — ответило отражение, делая шаг ко мне, — если оно больше, чем отражение.
— Убей его! — снова воскликнула Сейна. Голос позади меня звучал слабо, а впереди — в полную силу. Другой Павдо шагнул ближе, высоко подняв нож. Так держат копье, прежде чем бросить. Я не двинулся, чтобы помешать ему. Растерянность парализовала меня. Из головы не выходили вопросы: он — это я? И как человеку понять: где он сам, а где его подобие? Если человека копировать бесконечно, нужно ли будет делить его душу на всех?
Тут нож другого Павдо полетел к моему горлу.
— Ты хочешь есть? — тряс меня за плечо Лопоухий.
Я ощущал ностальгию, как запах формальдегида в ноздрях. Помотал головой, пытаясь определить рамку соотношений, чувство настоящего. Ночь, брюхо Мохаммеда, биолюминесцентное свечение его внутренностей. Мы летим над террасами блоков, кругом снуют легкие летательные аппараты. Это не может быть Куалаганг; впрочем, даже на Обо не похоже.
— Голоден?
— Я бы сказал «да», если именно это означает пустой желудок и горящий пищевод.
Лопоухий засмеялся, а я обнаружил, что держу в руках память, пластинка отбрасывает темные блики на прозрачный пол.
— Мы скоро садимся.
Я вспомнил о ноже, летевшем мне в лицо.
— Мне не хочется выходить. Здесь может оказаться мой двойник.
— Боишься?
— Нисколько. Мысль о смерти приводит меня в восторг.
— Хм. — Он махнул головой в сторону пирамиды, к которой мы приближались, — состоящему из глыб огромному молочно-белому сооружению. — Твой двойник запросто может застрелить тебя сквозь шкуру дракона.
Я пожал плечами, ощущая, как дрожь пробежала по позвоночнику, и проклял мыслителя за вмешательство. Что за смысл пугать меня? От этого я не стану более умелым охотником.
Пирамида теперь была впереди нас; глыбы распространяли млечнобелое сияние, отражавшееся в низких ночных облаках. Накренившись, Мохаммед начал снижаться. Я свалился со своего кресла, упав на руки и колени. Соскальзывая с пищевода дракона, я представил себе, как увижу перевернутую чашу Иерусалима в тысяче километров под нами. Я оцарапал руку о шершавую поверхность пищевода и ударился коленом о сустав. Лопоухий засмеялся.
Мохаммед приземлился в лесу, где росли белые деревья.
Он завалился набок, брюхо распахнулось. Последовав за Лопоухим, я плюхнулся в густую белую массу, которая покрывала здесь все и наполняла воздух слабым светом. Мое внимание привлекла физиономия Лопоухого: когда лицо освещено снизу, тени получаются удивительные.
— Иди поешь, — сказал Лопоухий, и тут я присмотрелся к деревьям.
На них росли груди, ряды женских грудей. Груди белые, как алебастр, как луна прежних времен, росли из березовых стволов, то вздернутые кверху, то повисшие, в зависимости от формы. С сосками розовыми или шоколадно-коричневыми, ярко-красными или сердоликовыми. Некоторые из них истекали белой жидкостью, явно более густой, чем молоко. У деревьев питались люди: толстяк в алой сабде, группа девочек-подростков, сутулый человек в черной одежде вдовца.
— Иди поешь, — повторил Лопоухий.
Я покачал головой.
— Ты машина, — сказал я Лопоухому.
— Что?
— Не прикидывайся идиотом. Я видел серийный номер на твоем глазу.
Он покопался мизинцем в ухе.
— Да, от тебя не скроешься, малыш. Я думаю, ты сейчас утащишь меня подальше и изжаришь весь мой запас нейронов.
— Ага, — засмеялся я, — или, еще лучше, запущу их себе прямо в кору головного мозга.
Он улыбнулся в ответ, явно считая, что отношения между нами улучшились. Так оно и было, насколько позволяла его механическая сущность. Я вовсе не протеиновый шовинист, многие годы у меня были друзья из «железа». Просто сам факт, что он — механизм, делал его восприимчивым к вирусу. Мыслитель, наверное, заразил его тоже, потому он так интересуется мною.
Прежде чем мы вернулись в брюхо Мохаммеда, я все же попытался подкрепиться, но не сумел.
Я лег спать голодным, проснулся еще голоднее. В полусне я пытался нашарить аппарат, чтобы посмотреть какую-нибудь приятную память, но тут понял, где нахожусь. Плывя к розовой заре, прозрачные фиолетовые облака с нефритовыми тенями ложились драгоценной короной на появившееся солнце. Летающие блоки под нами сияли, как полированная сталь, утренний туман стоял в каньонах между блоками. Далеко впереди возвышались горы, крутые, высокие, голые.
Чудесное утро привело меня в прекрасное настроение. Потом я увидел Лопоухого, который лежал, свернувшись, в передней части нашего отсека. Глаза его были закрыты, можно было решить, что он спит. Но палец он засунул в мыслительную коробку, которую я до сих пор не видел в нашем летательном аппарате. Лопоухий сейчас путешествовал по каким-нибудь цифровым пейзажам либо объединял в целое некие постоянные величины в n-размерном пространстве. Теперь, когда для меня не была тайной его механическая натура, он не скрывал своих занятий.
Радостное настроение пропало. Как только я подумал о механизмах, тут же снова выплыл вирус, я вспомнил о мыслителе, а затем, конечно, о двойниках. Я-то со своим должен скоро встретиться. Возможно, сегодня. Один из нас останется жить — без всяких копий, другой погибнет.
Я больше не питал иллюзий относительно того, что со своим двойником буду устраивать совместные вечеринки.
Я ощутил, как напряглась спина и свело желудок. Поднявшись, я начал разгуливать по оболочке желудка Мохаммеда.
— Прекрасно. Ты проснулся, — Лопоухий вытащил палец из коробки, на секунду сунул его в рот. — Нам нужно составить план.
— Какой? Где в следующий раз устроить твое мыслительное сафари?
— Нет, я имею в виду твою охоту за двойником. Он где-то неподалеку.
— Сомневаюсь. Он ведь похож на меня, верно? Может, он сейчас летит с одним типом в брюхе дракона над Обо-Вэлли.
— Не-еет. — Лопоухий покачал головой. — Параллелизм не может доходить до такой степени. Ты упрощаешь ситуацию. К тому же мы еще не преодолели и половины пути.
