информацию при себе, и куда более настоятельный совет Байнса в Сити-холле на ту же тему. Он подождал, пока печатник обмакнет перо, и тогда сказал:
— Я вполне могу изложить свои впечатления от той минуты, но мне придется придержать сведения, которые сообщил мне коронер.
И тут у Григсби задергались мохнатые белые брови.
— О нет, Мэтью! Неужто и ты?
— Что «и я»?
— Неужто и ты против меня? Ты скрываешь информацию, которую хочет утаить от общественности Лиллехорн? Или же это магистрат Пауэрс придушил тебя ошейником?
Мэтью покачал головой:
— Ты меня достаточно хорошо знаешь. Мак-Кеггерс просто заметил, что не в интересах следствия было бы разглашать сейчас подробности о Маскере.
— Ага! — Григсби навис над бумагой. — Значит, он
— Мне кажется, он ясно дал понять свое мнение: обе жертвы убиты одной и той же рукой.
— Это Маскер! — воскликнул Григсби, брызгая слюной на бумагу, по которой уже царапал пером с яростью, понятной только писателю.
Мэтью вздрогнул, мысленно услышав гром из уст Байнса, когда он прочтет эту статью.
— Мак-Кеггерс не использовал этот термин, строго говоря. И я не думаю, что разумно будет…
— Вздор! — небрежно отрезал старик. — «Газетт» бы обязательно так бы его назвала, а что годится для «Газетт», для «Уховертки» подойдет тем более! — Он снова обмакнул перо. — Теперь давай все с самого начала.
Через час Мэтью вышел из типографии, просто перемолотый жерновами Григсби, слегка одурелый от недосыпа, и не очень хорошо помнил, что он рассказал, а что все-таки сохранил в тайне. Григсби может взять случайную фразу и сделать из нее целый абзац. Мэтью пришлось отказаться ему помогать, и не столько из-за боли в плече, сколько в шее. Григсби был разочарован, но обещал, что в пятницу печатать листок ему поможет Ефрем Оуэлс.
Он пошел домой и был встречен просьбой Хирама Стокли вымести мастерскую. Поскольку за жилье он расплачивался работой и считал это своим долгом, Мэтью подмел мастерскую тщательно и не жалуясь. Сперва работа оказалась для него труднее, чем можно было бы ожидать, потому что приходилось все время увертываться от боков и пятачка Сесили, норовившей стукнуть его под коленки, но потом Стокли сжалился и выгнал свинью наружу. Наконец Мэтью завершил работу и объявил о намерении подняться к себе и подремать, но ему пришлось ненадолго задержаться — уверить гончара, что он не болен и врач ему не нужен.
У себя в комнате Мэтью открыл окно, давая выход теплому воздуху, снял сюртук и рубашку, после чего смазал мазью руку и плечо. От одной мысли о том, чем ему придется заниматься в субботу, Мэтью ощутил навалившуюся усталость. Он — человек умственных занятий, а не азарта или спорта. Смешно, что надо пройти через такие труды, от которых все равно толку не будет, если даже он будет тренироваться целый месяц по десять часов в день. Как вообще может человек научиться так владеть оружием? Начинать надо, наверное, с железными руками и железным телосложением.
«Ты позволяешь себе гнить заживо», — сказал ему Грейтхауз.
Много он понимает, подумал Мэтью. Каждый может держать рапиру, если он шесть футов с тремя дюймами роста и крепок, как военный корабль. А пистолет тоже любой идиот может навести, так какой в этом смысл?
«Не мужик, а привидение».
Сильные слова для слабого ума, подумал Мэтью. Ну и черт с ним. Раскомандовался, генерал в песочнице! Да гори он огнем!
Мэтью лег на кровать, закрыл глаза, но даже так не укротил приступа злости. «Весь этот путь проделал, только чтобы меня обмишурили. Выставили дураком. Но ведь у них не получилось, правда ведь? Ну нет уж! Это нужно быть поумнее этой парочки, чтобы одурачить Мэтью Корбетта! Теперь устроили мне это „обучение“, проверяют на стойкость! Пытаются заставить делать то, чего я никогда раньше не делал и вряд ли когда буду! Драться на шпагах, драться кулаками, как обыкновенный хулиган! Уж если бы я хотел пробарахтаться всю жизнь в драках, то мог бы остаться в банде в гавани!»
Тут он ясно увидел перед собой Кэтрин Герральд за письменным столом. Она смотрела на него, и эти пронзительные синие глаза светились, как лампы из-под воды.
«Будете стремиться к успеху — и несмотря на это, много раз терпеть поражение. Так устроен этот мир, и такова правда жизни. Но когда вы снова найдете свою лошадь, куда вы поедете — вперед или назад?»
И она тогда подняла руку, сжала в кулак и стукнула по столу. Раз… другой… и третий…
— Мэтью? Мэтью!
Он резко сел, заметил, как сильно стемнело. Еще раз три удара.
— Мэтью, открой, пожалуйста!
Это был голос Хирама Стокли. Он стоял на лестнице и стучал снизу в люк.
— Мэтью!
— Да, сэр! Одну минуту!
Мэтью спустил ноги на пол и протер глаза. Он чувствовал себя намного лучше, но который сейчас час? Часы в кармане сюртука. При угасающем свете он увидел, что уже пять часов вечера. Распахнув люк, Мэтью взглянул прямо в лицо Стокли.
— Прости, что пришлось тебя побеспокоить, — извинился гончар, — но к тебе гость.
— Гость?
Стокли отступил в сторону, и Мэтью увидел у подножия лестницы человека, которого никак не ожидал в гости.
— Привет, Мэтью! — сказал Джон Файв. Пришел, наверное, из кузницы, потому что был одет в обычную белую рубашку, коричневые панталоны и сапоги, а лицо у него все еще румянилось от пламени горна. — Можно к тебе подняться?
— Конечно, заходи.
Мэтью придержал дверцу люка, Стокли спустился, и Джон поднялся наверх. Мэтью опустил за ним люк и полез доставать свечи.
— Уютно, — сказал Джон, озираясь. — И книг у тебя сколько! Впрочем, это можно было наперед сказать.
Мэтью извинился, сполоснул лицо над умывальником, достал из кармана часы и убедился, что действительно уже десять минут шестого. Заведя часы, он поднес их к уху — послушать тиканье.
— Вот это штука! Я и не знал, что ты
— Это подарок. Но ведь действительно хороши?
— Да, вряд ли у меня такие будут. Можно подержать?
Мэтью дал ему часы и развел мыльную пену для бритья, пока Джон Файв здоровым ухом прислушивался к часам.
— Здорово они тикают, да? — сказал он.
— Да, — согласился Мэтью.
Джон положил часы на тумбочку и понюхал воздух:
— Чем это пахнет?
— Мазь из тысячелистника. У меня плечо болит.
— Да, мне бы такая штука тоже могла пригодиться, и не раз.
Мэтью намазал щетину пеной и начал бриться опасной бритвой. В круглом зеркальце над умывальником он видел стоящего за спиной Джона. Тот все оглядывал комнату, морща лоб. Что-то должно было произойти, но Мэтью понятия не имел, что именно.
Джон откашлялся:
— Веду тебя на ужин.
— Извини? — обернулся Мэтью.
