научной фантастики, тоже, казалось бы, вызывало неизбежные ассоциации с чем-то циклическим, изменчивым, подвижным и если в чем и вечным, то исключительно в этой своей подвижности.
Одним словом, волны гасят ветер…
Хотя начиналось все бурно, шумно, эффектно, и создавалось впечатление, что отныне научная фантастика уже никогда не будет такой, как раньше. Так и не успев короноваться (хотя и примерив уже не туфельку, а весь ассортимент нарядов из царского сундука), вчерашняя Золушка испытала первое потрясение, рано или поздно настигающее венценосцев: революцию!
Что же оказалось неладно в фантастическом королевстве, коему по всем законам доброй старой сказки пророчилась долгая и счастливая жизнь?
Фантастика повзрослела — и обзавелась, как все взрослые, проблемами.
К началу 60-х годов она мало напоминала ту бесшабашную и, что греха таить, невзыскательную продукцию грошовых журнальчиков, которую оставил наследникам и продолжателям своего дела Гернсбек. Я не хочу сказать, что окончательно заглохла лихая «космическая опера», а инопланетные пришельцы оставили наконец нашу планету в покое (как и одержимые «эдиповым комплексом» научно-фантастические роботы — своих создателей). Все накопленные этой литературой штампы, расхожие сюжеты и новоявленные мифы никуда не делись: рынок есть рынок, и как раз на нем-то у научной фантастики отныне было «куплено» свое суверенное место… Однако теперь, дабы успешно осваивать этот заметно оживившийся рынок, требовалась известная изворотливость. Даже проверенный временем сюжетный «верняк» отныне нужно было как-то по-особенному преподнести.
Либо поднатужиться и придумать что-то действительно новое, свое— в темах, сюжетных поворотах, языке, стилистике.
На последнее-то, кстати, американцы обращали меньшее внимание, предпочитая ставить на сюжет — story. Зато их английские коллеги (мы ведь не забыли, что разговор ведем не об американской фантастике, а об англоязычной?) как раз к началу 60-х словно пробудились от долгой спячки, вспомнив о вековой европейской литературной традиции. И, подобно тому, как в то же время четверка из Ливерпуля все перевернула в мире музыки, внутрижанровая революция в фантастике заполыхала поначалу на берегах Альбиона.
Правда, успехи оказались поскромнее…
Как и в истории с «Золотым веком», датировка этой фантастической революции особенно больших споров не вызывает.
Естественно, что бунт против окаменевших догм американских журналов вызрел на страницах аналогичного британского издания «New Worlds», пророчески переводившегося как «Новые миры». А взорвалась многим казавшаяся вполне идиллической ситуация в жанре ровнехонько спустя 38 лет — месяц в месяц! — после выхода первого номера пионерского гернсбековского журнала.
В апрельском номере за 1964 год закрывавшегося британского журнала его редактор Джон Карнелл, которого справедливо считали «местным» Кэмпбеллом и который почему-то предпочитал, чтобы его называли Тедом, оптимистически предрек: «Не будем смотреть на это печальное событие как на конец пути, но лишь как на естественный этап определенных метаморфоз в развитии жанра». И попал в точку! Летом журнал снова встал на ноги, на сей раз под руководством молодого энергичного писателя Майкла Муркока. И заверте… как писал замечательный русский сатирик Аркадий Аверченко…
Имя Карнелла в ту пору среди читателей и авторов британской фантастики весило почти так же, как имена Гернсбека или Кэмпбелла по другую сторону Атлантики. А кем был тогда Муркок? Фэном до мозга костей, рок-музыкантом, начинающим писателем, пока перебивавшимся, как бы мы сказали, «фэнтезийной» халтуркой. Однако в его сознании уже успели сформироваться представления о том, какой должна быть настоящая фантастика.
Оставалось лишь найти тех, кто доверил бы молодому человеку какой-никакой завалящий журнальчик-плацдарм, где он смог бы развернуться в полную силу… И тут на его пути возник Карнелл.
Поначалу Муркок стал сам регулярно писать в возглавляемые мэтром журналы, но, по странному стечению обстоятельств, не в «Новые миры». Когда же журнал закрылся, то спустя несколько месяцев писатель Муркок его реанимировал — но уже как редактор. И все последующие «семь лет, которые потрясли мир», новые «Новые миры» оставались бастионом целого литературного движения — «Новой волны».
Еще в бытность свою фэном и начинающим автором, Муркок горячо спорил с товарищами по увлечению, утверждая, что любимому жанру не стать Литературой, пока он не освоит общелитературную грамотность, не наберется культуры и не переключится всецело на «человеческое измерение». Что имелось в виду, стало ясно, как только страстному полемисту представилась счастливая возможность продемонстрировать свои взгляды на страницах вверенного ему издания.
И «литературная техника», и «культура», и даже пресловутое «человеческое измерение» отныне были желанными гостями в «Новых мирах»; да что там — полноправными хозяевами, потеснившими приевшихся роботов, звездолеты и прочее «железо»! Но… все выше закавыченное понималось специфически: исключительно с точки зрения модернизма — старого, доброго и с приставкой «пост».
Иначе говоря, лишь с позиций доминировавших, модных и, как показало время — а чего иного ожидать, коли речь зашла о моде! — вполне преходящих течений эстетической мысли.
Как и во всякой революции, движущей силой и этой, научно-фантастической, было отрицание. В данном случае — резко агрессивное неприятие «классической» научной фантастики. Какую именно новую (ей на смену) собирались создавать молодые революционеры под водительством Муркока, они, как водится, представляли себе смутно.
А он не был Марксом — всего лишь Муркоком (хотя бородой мог бы потягаться, а уж габаритами побил бы наверняка!). Не идеологом, не теоретиком, а просто редактором…
И с мостика последовала команда новоиспеченного капитана— нет, не «полный назад», а скорее, «лево руля» (если под левизною понимать всякий радикализм, неортодоксальность, нонконформизм).
Как пишет один из «крестников» Муркока, Брайан Олдисс, «богом снова был провозглашен Берроуз — да не тот!» Не создатель Тарзана и Джона Картера Марсианского, а однофамилец — известный писатель- модернист, один из бесспорных гуру поколения «детей-цветов», на которого рафинированная читающая публика смотрела как на скандалиста, наркомана и развратника. Короче, речь идет об Уильяме Берроузе — авторе «Обнаженного завтрака» и «Новы-Экспресса». Новоиспеченный редактор «Новых миров» писал в одной из первых редакционных статей: «Это и есть образец той фантастики, которую мы столько ждали. Берроуз легко читается, соединяет сатиру с превосходным воображением, обсуждает философию науки, испытывает непреходящий интерес к человеку, пользуется развитой и эффективной литературной техникой и т. д., и т. п.»
Чтобы одной фразой проиллюстрировать творческое кредо Берроуза, приведу его знаменитый афоризм, на который, как на знамя, равнялись молодые бунтари: «Психопат — это нормальный человек, наконец осознавший, что происходит вокруг…»
Впрочем, не один Уильям Берроуз был возведен на пьедестал. За эталон отныне брались уже покрывшийся респектабельной позолотой «классики» сюрреализм, поп-арт, «новый роман», абсурдизм, эстетика коллажа и промышленной рекламы, галлюцинаторное искусство поборников «новых врат восприятия»[7], мифы масс-культуры (Джеймс Бонд), киномифы (Мэрилин Монро), политика — становившаяся все более возбуждающим и кровавым телезрелищем, хэппенингом (Кеннеди, Вьетнам)…
«В середине шестидесятых, — вспоминает Олдисс, — метаморфозы стали жизненно необходимы. Англия свинговала[8], битломания как эпидемия охватывала страну, длина волос росла, дух потребительства расцветал пышным цветом, а юбки укорачивались до естественного предела. В воздухе веяло новым гедонизмом. Империя растворилась, и римляне становились просто итальянцами… Шестидесятые остались в памяти мещан-ски-красочными воскресными журналами, ростом влияния лейбористов, наркотиками, промискуитетом, подешевевшими авиабилетами, цветным телевидением, поп-музыкой, которая внезапно заговорила человечьим голосом, — и постоянной опасностью того, что на Ближнем Востоке или во Вьетнаме, или в Южной Африке, или Гдетотамеще рано или поздно произойдет нечто, что взорвет весь этот мир к чертовой матери, ныне, и присно, и во веки веков, аминь! Вот чем по-настоящему был Дивный Новый Мир, частью которого мы не переставали себя
