— Послушай, Дэн… Очень хорошо, что ты так говоришь. Но ты наверняка не собираешься продолжать в том же духе…
Дэн сбросил со своего плеча руку Джона.
— Проиграть пластинку — и то нельзя, — громко сказал он, опустил глаза на черный диск, потом оглядел всех. — Господи Боже мой…
Он швырнул рюмку в стену. Рюмка разбилась, по обоям побежали струйки. Одна из женщин вскрикнула.
— Дэн, — зашептал Джон, — Дэн, прекрати…
Пэт Рейли заиграл еще громче, чтобы заглушить разговор. Впрочем, если Энтони их слушал, то все ухищрения были напрасны.
Дэн Холлис подошел к пианино и завис над Пэтом, слегка покачиваясь.
— Пэт! — воззвал он. — Хватит этого. Лучше вот что сыграй… — И он запел, хрипло и жалобно: — «С днем рожденья тебя… с днем рожденья тебя…»
— Дэн! — крикнула Этел Холлис. Она хотела было подбежать к мужу, но Мэри Сипик схватила ее за руку и удержала. — Дэн! — еще раз крикнула Этел. — Прекрати…
— Господи, умолкни ты! — прошипела Мэри Сипик и толкнула ее к мужчинам. Кто-то закрыл ей ладонью рот.
— С днем рожденья, милый Дэнни, — пел Дэн. — С днем рожденья тебя… — Он посмотрел на Пэта. — Играй же! Ты ведь знаешь, я не могу петь без аккомпанемента.
Пэт Рейли дотронулся до клавиш. Зазвучал «Возлюбленный» — в медленном ритме вальса, которому отдавал предпочтение Энтони. Лицо Пэта стало белым, как мел, руки тряслись.
Дэн Холлис смотрел на дверь, в которой стояли мать и отец Энтони.
— Он ВАШ, — выговорил он. Слезы бежали по его щекам, поблескивая в свете свечей. — Это у ВАС он появился…
Он закрыл глаза. Из-под век выкатились новые слезинки. Он громко запел:
— «Ты — мое солнышко, ты — мое солнышко, счастье мне даришь, грустить не даешь…»
В комнате появился Энтони.
Пэт мигом перестал играть. Ветер рвал занавеску. Этел Холлис даже не сумела взвизгнуть — она лишилась чувств.
— «Солнце мое не кради…» — Дэн поперхнулся и умолк. Его глаза расширились, он вытянул перед собой руки — в одной чернела пластинка. Он икнул и произнес: — Н&…
— Плохой, — сказал Энтони и усилием мысли превратил Дэна Холлиса в нечто такое, чего никто и представить не мог, а потом отправил в глубокую могилу под кукурузным полем.
Пластинка упала на пол, но не раскололась.
Энтони обвел лиловыми глазами комнату. Некоторые принялись бормотать, все как один заулыбались. Одобрительное бормотание заполнило помещение. Среди нелепых звуков раздались два ясных выкрика.
— Очень хорошо! — возвестил Джон Сипик.
— Хорошо! — поддержал его с улыбкой отец Энтони. Он лучше всех остальных поднаторел в улыбчивости. — Замечательно.
— Восхитительно, просто восхитительно, — промямлил Пэт Рейли, у: которого текло из глаз и из носу. Он снова тихонько заиграл трясущимися пальцами «Ночь и день».
Энтони забрался на пианино. Пэт играл еще два часа.
Потом гости смотрели телевизор. Собрались в гостиной, зажгли свечи и поставили перед аппаратом стулья. Экран был маленький, и далеко не все его видели, но это ничего не значило: ведь в Пиксвилле не было электричества.
Гости сидели смирно, пялились на зигзаги на экране и слушали разряды из динамика. Обычный вечер…
— Очаровательно, — молвила тетя Эми, не сводя потухших глаз с бессмысленных вспышек. — Но мне больше нравилось, когда вокруг были города, и можно было по-настоящему…
— О, да, — оборвал ее Джон Сипик. — Чудесно! Самое лучшее представление за все время.
Он сидел на диване вместе с двумя мужчинами. Втроем они прижимали Этел Холлис к подушкам, держали ей руки и ноги и закрывали рот, чтобы она не вздумала визжать.
— Просто здорово, — повторил Джон.
Мать смотрела в окно, где за темной дорогой лежало темное пшеничное поле Хендерсона, а дальше — бесконечное, серое НИЧТО, в котором деревушка Пиксвилл болталась, как перо на ветру. Бесформенное НИЧТО, особенно кошмарное по ночам, когда угасал зажженный Энтони день.
Размышлять, где они находятся, не было ни малейшего смысла. Пиксвилл оказался на недосягаемом удалении от всего остального мира — и точка. Случилось это три года назад, когда Энтони появился на свет. Старый доктор Бейтс — храни его Господь! — закричал, уронил новорожденного, и тогда Энтони, захныкав, все это устроил: то ли перебросил куда-то городок, то ли уничтожил весь остальной мир — этого никто не знал.
Размышлять об этом было и бесполезно, и опасно. Нужно жить так, как хочет Энтони.
Тетя Эми вспомнила, насколько опасны такие размышления, и забормотала. Остальные тоже бормотали себе под нос — видимо, многих посетили небезопасные мысли.
Мужчины на диване что-то быстро сообщили друг другу, потом что-то шепнули Этел Холлис; когда они убрали руки, она присоединилась ко всеобщему клекоту.
Пока Энтони сидел около телевизора и творил на экране зигзаги, они бормотали и пялились на бессмысленное мелькание. Так прошла ночь.
На утро повалил снег, сгубивший половину урожая. Но денек все равно выдался славный.
Марина АРУТЮНЯН,
НЕСЧАСТНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ТИРАН
Мало ли на свете детей, которые своим поведением способны превратить жизнь окружающих в сплошной кошмар? Наверное, каждый взрослый припомнит хотя бы одного неуправляемого «маленького тирана». Почему дети становятся такими? Об этом психоаналитик Марина Арутюнян рассказывает нашему корреспонденту Елене Макаровой.
Едва родившись, все дети начинают усваивать разнообразные правила, нормы, навыки своего окружения — общества, в котором им предстоит жить. Процесс продолжается «от пеленки зловонной до
