'Мой навеки дорогой друг, как ваше письмо облегчило мои страдания! Что за радость для меня, в этот мучительный момент, почувствовать издалека вашу привязанность, такую сильную и такую прекрасную! Если я не ответила вам раньше, то, как вы догадались, потому, что не могла этого сделать, поскольку в этот момент я больна и лежу вдалеке от света. Мадмуазель Эвжени, которую, я думаю, вы знаете, единственно, кто со мной рядом. Да, как помогло мне ваше письмо! Я без конца перечитываю его, чтобы обрести смелость переносить боль. Но почему я должна лежать, недвижна и немощна, в момент, когда вы зовете меня к себе? Что за мука для меня, почувствовать, наконец, счастье у рук своих, быть способной вплоть до сего дня, пока оно не представилось, бежать к нему и теперь глядеть на него, не имея возможности сделать к нему хотя бы шага? Я положу, вы увидите, свою жизнь на то, чтобы суметь приехать к вам и пережить те мгновения, что вы мне предлагаете. Все остальное не имеет больше значения, но судьба решила, чтобы все было иначе. Несчастный и милый друг, так значит, вы всегда будете тем, кто будет терзать мое существование! Вы терзали его, никак не отвечая на мою страсть, в то время, когда у меня были силы этого желать, и вы отвечаете мне в момент, когда болезнь приковала меня к постели. Вы еще более усугубляете мои страдания, показывая, насколько я устала, потому что все мои силы, те, что были со мной всю мою жизнь, покинули меня в момент, когда они мне потребовались. И я хочу, чтобы вы поняли, как я страдаю, в этот момент, оттого что нахожусь вдали от вас и не могу примчаться на ваш зов, как моя душа желала бы этого. Я плачу от бессилия, когда пишу эти строки. Неужели я всегда должна быть для вас предметом разочарования? Ведь я достаточно женщина, чтобы понять, что когда-то мое присутствие было вам в тягость и чтобы набраться терпения и жить в ожидании, в уверенности, что однажды вы обратитесь ко мне. И все же я досаждала вам, вопреки своей воле, вопреки своей любви — и из-за нее. И сегодня, тогда, когда в вашем письме, таком страстном, таком нежном, я почувствовала ваше глубокое желание меня вновь увидеть, я снова разочаровываю вас, не имея возможности на него ответить. Я больше не буду от вас скрывать того, что если я и не ответила вам раньше, то потому, что надеялась умереть. Я испытывала такое отвращение к самой себе, что даже моя любовь не поддерживала меня и у меня не было больше другого желания, как не жить больше. Но смерть не захотела меня забрать, и я здесь, одна, вдали от вас, с опозданием, оскорбив величие ваших чувств, отвечая вам. Что за ничтожное созданье представляю я рядом с вами! И я не осмеливаюсь просить вас об одной вещи, потому что это стало бы для меня такой великой радостью. Я чувствую себя эгоисткой, не думая ни о чем другом, кроме своего счастья. Я не осмеливаюсь вас просить о том, чтобы вы не ждали меня к себе, а сами приехали в Париж. Ах! Если бы вы захотели! Я живу этой надеждой. Мне стыдно говорить о тяжести моего недуга, чтобы это не оказало давления на ваше решение. Но если бы вы знали о том добре, о той радости, что мне принесете! Стоило мне высказать эту просьбу, как я уже чувствую себя возрожденной, каким-то чудом, с этого момента я могу выздоравливать, что за счастье! Я умоляю вас изо всех своих болезных сил, приезжайте. Если бы только ими взывала я к вам, то сомневаюсь, что вы бы приехали. Но если существуют силы любви, если они составляют мощь, я знаю, вы приедете, и я прощаюсь с вами, не сомневаясь в этом'.
Когда Гиттар закончил читать это письмо, все в нем перевернулось. Мелочные чувства, которые он испытывал, исчезли, чтобы уступить место глубокому состраданию. Между тем, было нечто, что его смущало, чего он стыдился. Это то, что его письмо вызвало такую признательность, а также то, что не получая ответа, он не проявил никакого беспокойства и позволил, чтобы прошла неделя, так и не побеспокоившись, почему Винни не отвечала на его письмо. И что его беспокоило еще больше, так это то, что у нее нашлось благородство даже не упомянуть о его небрежение. Тем не менее, он был настолько разочарован, настолько недоволен собой, что не замедлил покаяться во всех грехах, но, по странному затмению, позабыл обо всем, что его привело к тому, чтобы возобновить контакты с Винни, дабы не видеть ничего, кроме настоящей ситуации. Ничего из прошлого больше не существовало. Мадам Пенне, мадам Бофорт, мадам Тьербах поглотило забвение и отношения, которые теперь его связывали с Винни, казалось ему, начинались с этой минуты, и ни на мгновение не подумал он о том, что они были следствием его любовных неприятностей. Ничего не осталось. Винни звала его, и он ответит ее зову. Какая важность в том, что предшествовавшее было некрасиво! Жизнь — это не цепочка связанных друг с другом событий, а последовательность событий независимых друг от друга. Он был новым, как был новым и весь мир, пред каждым из них. Ему даже не приходило в голову, что он сыграл лицемерную роль, настолько он чувствовал себя чистым, и благородным, и действительно готовым к тому, чтобы любить, спасти эту женщину. Поскольку жизнь была бы последовательностью событий, если засчитывались одни только наши поступки. Но существует бесконечное множество других поступков. Такое-то письмо в такой-то момент его переменило. Кто мог его в чем-нибудь упрекнуть? Он был невиновен, ибо как мог он предвидеть то, что произошло? 'Мой бедный друг! — думал он. — А я-то, я спокойно дожидался письма от нее, я-то обвинял ее в том, что она меня позабыла!' Гиттар чувствовал, как он вырос. На мгновение он, однако, спросил себя, как бы он поступил, если бы все произошло так, как он хотел, если бы мадам Тьербах согласилась стать его любовницей. Он бы наверняка отвернулся от Винни. Но можно ли было его в этом упрекнуть, ведь этого не случилось? Если бы это случилось, то все было бы иначе. Он был бы другим. Но с таким, каким он был, могло произойти только то, что произошло. Он помчится к Винни, он будет ее любить, своей любовью он спасет ее. Он способен и не на такие порывы.
Тем же вечером он сел на поезд в Париж. Это был преобразившийся человек. В глубине души его, конечно, была мысль, что Винни не нравилась ему как женщина, но он избегал представлять ее физически, чтобы не думать ни о чем, кроме ее души и ее слов. Путь казался ему бесконечным. Он смог проспать только несколько минут. Он так переживал, что представлял все возможные неприятности, которые могли задержать его приезд. Когда же, случайно, ему вспоминался тот город, что он только что покинул, прежние друзья, у него возникало впечатление, что прошли годы. А затем, когда он думал о Винни, то, хотя он не видел ее четыре года, ему казалось, будто он отсутствовал одно мгновение, чтобы вновь оказаться с ней рядом. В силу внушения, он любил ее, ехал к ней, словно был влюблен. В глубине души у него, конечно, была мысль, что она некрасива, что она физически не нравилась ему, но перед лицом всего того, что он собирался сделать для нее, он решил никогда не позволять себе развивать эту мысль.
Едва прибыв в Париж, Гиттар приказал отвести себя к Винни. Но едва его проводили к его другу, как пелена спала. Она ровно лежала в своей кровати, без подушек, на которые бы могла опираться. Глаза ее, между тем, были открыты. На ней не было ни грамма румян, и была она пугающе бледна, что еще более подчеркивала ее худобу. У Гиттара возникло легкое ощущение того, что мысль о том, что он любит ее, была бредом, что он никогда не сможет ее полюбить, и что в ее чертах было что-то такое, что теперь напоминало ему, почему он не любил ее раньше. Она был некрасива для него. Он вспомнил, раньше, чем успел произнести хоть слово, что всегда считал ее такой и удивился, что мог ошибиться на этот счет. Нет, это было невозможно. Никогда он не сможет ее полюбить.
— Ах! Альбер, — сказала она, — как вы добры!
Чувствовалось, что эти слова должны были идти от самого сердца, криком ликования, но болезнь сделала так, что они были произнесены без видимого чувства, как если бы она спрашивала, как идут дела. Он даже не заметил этой детали, настолько он уже был разочарован, так отчетливо представлялась ему его ошибка.
— Но что с вами, Винни? — неожиданно сказал он.
— Вы… вы! — ответила она тем же, с виду безразличным, тоном.
Между тем, от болезни лицо ее похорошело, стало серьезным, каким не было обычно. Но перед этим неодушевленным существом Гиттар чувствовал себя неловким и потерянным. Он не знал, как к нему подступиться. Все счастливое, что нарисовало ему его воображение, отступало перед действительностью. К этой женщине, не сводившей с него влюбленных глаз, он проникся глубоким состраданием. Ему сало ясно, что в такой момент у него не было права ее не любить. И если молчало его сердце, он все же был должен вести себя так, как если бы он ее любил. Надо было заставить себя сделать это. Ради спасения этого больного, несчастного существа, которое видело в нем своего спасителя.
— Что за радость для меня, — сказал он, — снова встретиться с вами, моя дорогая Винни, снова увидеть вас, коснуться ваших волос.
Никогда он не говорил Винни подобных слов. Но казалось, ее это не удивило. Случаются мгновения, по приближении смерти, когда находишь совершенно естественным получать то, чего ты тщетно желал всю жизнь. Это происходит по той причине, что в мире этом нет ничего недостижимого, когда твое сознание готово его принять. До таких великих мгновений сознание отказывает себе в этом. Но стоит произойти
