обрести счастье в этой жизни.
Лицо мадам Пенне выразило недоверие. Она сказала:
— Это не недостаток, но вы не хотели бы обладать этим качеством.
Гиттар заказал себе думать что-либо другое. Таким образом, он был достаточно благороден, чтобы не отступить от сказанного, даже если это могло бы возвысить его в глазах собеседника. Если бы он и испытывал угаданное в нем красивое чувство, он, если уж начал, продолжал бы его отрицать, жертвуя, таким образом, без всякого сожаления теми преимуществами, которые он мог бы извлечь если не признанием, то многозначительной улыбкой.
Он слишком горд, чтобы возвращаться к сказанному. Он предпочитал упустить какую бы то ни было выгоду, нежели нарушить свое слово. Таким образом, он оставался непреклонен, несмотря на подстрекательство мадам Пенне, и, неожиданно, сменил тему разговора. Поскольку он нисколько не устыдился сменить тему разговора, оставить неразрешенным спорный момент, Клотильда, чтобы поддразнить его, не позволила ему этого сделать:
— Но это не то, о чем мы с вами говорим, — улыбаясь, сказала она. — Не уклоняйтесь же, однако, от темы.
Гиттар безропотно покорился снова приступить к прерванной дискуссии, как воин к битве, ни на секунду не помышляя отступить, столь же решительный, как прежде.
— Это нелюбезно с вашей стороны, мадам, переиначивать мои слова. Я никогда не позволил бы себе сказать, тем более подумать, что бы то ни было нелестное в адрес вашего мужа.
Слова эти он произнес со всей искренностью. Нежность мадам Пенне, любовь, которую он к ней испытывал, в какое-то мгновение делали из него другого человека, и ненависть, которую он питал к своему сопернику, улетучивалась от малейшей улыбки его жены.
— Я хочу, — сказала она, — чтобы вы любили моего мужа. Я хочу, чтобы вы так больше не смотрели друг на друга, враждебно, поскольку, встаньте на мое место, это мне не очень приятно. Будьте же оба добрыми друзьями, и все будет к лучшему.
Будучи задетым в самое сердце, Гиттар резко оставил до сих пор обороняемую позицию. Он признал правоту своей собеседницы с той внезапностью, которая придавала его предшествующему поведению некоторую странность. Стало быть, он отрицал то, что было, потому что теперь он признавался в своих настоящих мыслях. Если он был способен на притворство, что доказывало, что он не притворялся постоянно? Это то, что сказала ему мадам Пенне. Это замечание ввергло его в великое беспокойство (поскольку Клотильда никогда не упускала случая сделать обидного вывода из всякого признания или откровения: если последнее было правдой, то все остальное, следовательно, было ни что иное, как ложь). Он не знал, как объяснить эту перемену и резко пожалел о своем признании. 'Я так и знал', — подумал он. В своей жизни он часто произносил эти слова, но всегда слишком поздно.
— Простите меня, — пробормотал он. — Я произнес эти слова помимо воли.
Он хотел добавить: 'Из-за вас'. Но он боялся допустить новый промах и, не переставая, взвешивал слова.
— Я не думал о том, что говорил.
Он полагал таким образом исправить допущенную неуклюжесть. Но мадам Пенне перебила его.
— Нет-нет-нет… Не отпирайтесь… Вы думаете то, что вы сказали. Вы же не ребенок. К тому же, я это знаю, я…
Произнося эти последние слова, она посмотрела ему в глаза.
— Да, это правда, — сказал он.
— Зачем же тогда меня обманывать?
Гиттар был настолько инфантилен, что вместо того, чтобы радоваться тому только, что мадам Пенне могла вести с ним подобный разговор за спиной своего мужа, пришел в полную растерянность. В это мгновение послышался голос последнего.
— Так вы не идете?
Гиттар поднялся, извиняясь перед Клотильдой: он желал удалиться не без того, чтобы не дать почувствовать, насколько отвратительной казалась ему развязность ее мужа.
— И вы меня покидаете так? — спросила она.
Этот вопрос поставил Гиттара в положение, в котором тот не привык находиться, положение человека, намеки которого остались незамеченными, и который не мог высказать их более ясно. Это было настолько непривычно для него, что он сказал:
— Вы прекрасно видите, что это не зависит от меня.
— Значит, это зависит от моего мужа? — с вызовом сказала мадам Пенне, которую забавляло разоблачать все то, что могло беспокоить сердце этого неуклюжего влюбленного.
— Не торопитесь, но я вас жду, — продолжил голос мсье Пенне.
— Если вы плохо понимаете, — сказала тогда Клотильда, — то знайте, главная задача влюбленного — соблазнить мужа своей возлюбленной.
Этот совет привел Гиттара в замешательство. Значит, то, что он любил мадам Пенне, было настолько заметно, что она сама это заметила. Он присел. Ему показалось, что Клотильда насмехалась над ним, и тут же он почувствовал, как краснеет. Она все превращала в шутку, делая вид, что принимала его за влюбленного в нее джентльмена, тогда как он испытывал к ней глубокие чувства, не имевшие ничего общего с этим жеманством.
— Но… но… — пробормотал он.
— Не уворачивайтесь! Вы испытываете неприязнь к моему мужу, и, между тем, я не думаю, что он что-то вам сделал. Это человек очень мягкий, немного грубоватый с виду, как может показаться, но очень добрый в душе.
— Определенно, — откликнулся Гиттар на этот панегирик. — Вы вынуждаете меня говорить вещи, которые никогда, пусть даже на секунду, не пришли бы мне в голову.
— Мсье Гиттар, я вас по-прежнему жду.
Приглашенный поднялся. Он снова извинился перед Клотильдой.
— Но останьтесь же, — ответила ему она, — ничто не торопит.
— Но, однако, меня зовет ваш муж.
— Не срочно же. Он зовет вас только для того, чтобы вы о нем не забыли.
Действительно, голос его стих, и Гиттар, успокоенный, продолжил беседу с мадам Пенне. Теперь он находил невозможным высказать своих чувств, произнести слов, которые бы открыли его сердце. Разве Клотильда только что не хвалила своего мужа? Как мог он, в этот момент, пойти в наступление?
— Вы никогда не думали поехать на Корсику? — спросил он с удовлетворением, которое испытывают, выражая неудовольствие так, что вас не могут в этом упрекнуть, настолько в этом случае было бы легко изобразить удивление.
— На Корсику?
— В Аяччо, например?
— Но, милый друг, почему вы задаете мне этот вопрос? — спросила Клотильда, изобразив великое удивление, хотя прекрасно поняла подоплеку этого маневра.
— Не знаю… Я сам себя спрашиваю. Мне довольно трудно назвать вам причину.
Тогда мадам Пенне перестала смотреть с удивлением на своего собеседника и, словно мать, которая, не замечая дерзости своего ребенка, продолжает его ласкать, продолжила:
— Вам следовало бы, наверно, присоединиться к моему мужу… Он наверняка ждет вас с нетерпением.
— Но это вы меня удержали…
— Как… Как это я вас удержала? Послушать вас, создается впечатление, что вы ребенок, которому все навязывают свои желания. Но, милый друг, я вас никогда не удерживала… Я предполагаю, что раз вы остаетесь со мною, то потому, что сами этого хотите.
Гиттара потрясли эти слова. Он чувствовал, что глубоко задел Клотильду и, в то же время, то, что он смог это сделать, делало ее менее желанной. До сих пор он никогда не говорил так долго с мадам Пенне. Теперь у него было чувство, что он ошибся, что все его ожидания были фантазиями юноши, школьника, как он говорил. Во всяком случае, он любил ее не до такой степени, чтобы позволять обращаться с собой
