В этот момент мсье Морэн в свою очередь проник в салон. С протянутой рукой, он подошел к мадам Бофорт и, в момент, когда та подала ему свою руку, вместо того, чтобы ее пожать, вкрадчиво погладил.
— Как поживаете, дружочек? А ваша очаровательная лодыжка?
Затем, поворачиваясь к Бригитте:
— Ну что, мадам, вы привыкаете к нашим краям? Вы посетили, как я вам посоветовал, Океанографический музей? Не правда ли, это чудо? Расставшись с вами, я жалел, что не повел вас сам. Я лично знаком с князем, который был рад бы собственноручно показать нам все эти чудовищные красоты, которые он привез из своих путешествий.
Затем, заметив Гиттара:
— Мсье, конечно же, согласен со мной?
Гиттар в знак согласия кивнул головой, но размышлял о словах, произнесенных Морэном: 'Я жалел, что не назначил вам встречи' и думал: 'Это приманка. Он не хочет пугать мадам Тьербах тем, что сразу пойдет ее провожать. Он слишком хитрый. Благодаря этому, у него сейчас появится возможность больше не жалеть о своей забывчивости'. И с глубокой радостью отметил он, что молодая женщина не придавала никакого значения его сожалению. Между тем, чтобы не выглядеть ревнивым или раздосадованным, Гиттар включился в беседу:
— Но мадам, несомненно, пробудет в наших краях достаточно долго, чтобы иметь возможность сходить туда снова.
— Я там еще не была.
Тогда, перебивая всех, Морэн подхватил:
— Отлично! Чтобы эта нерадивость послужила вам на пользу, мы завтра же вместе туда пойдем.
Оба мужчины, которые так долго ухаживали за мадам Бофорт, больше не вспоминали о ней. Ее, к тому же, это, казалось, нисколько не смущало. Затмение, которому ее невольно подвергла мадам Тьербах, оставляло ее безразличной. Напротив, она видела в этом подтверждение своей власти, поскольку прекрасно знала, что достаточно было одного ее слова, чтобы все прекратилось. Между тем, это безразличие, которое она выражала к этим двум мужчинам, было настоящим лишь по отношению к Морэну. В том, что касалось его, ее позиция была ясна. Она представила его молодой женщине, поощряя его ухаживания за ней, убеждая его, что Бригитта была тем, что ему было нужно. Она забавлялась построением всей этой истории, чтобы развлечься, и она все еще чувствовала себя полновластной. Но в том, что касалось Гиттара, было по-другому. Начать с того, что ей показалось странным его молчание на протяжении многих дней. С другой стороны, рассказы Пенне раскрыли ей глаза, и хотя она не имела к нему ни малейшей склонности, она находила оригинальным с его стороны ухаживать за ней в то же время, когда он пытался соблазнить мадам Пенне. Уже все это вызывало в ней плохое расположение к нему. Но что переполнило чашу, так это то, что ему, без малейшего поощрения с ее стороны, тогда как она дала понять, что Бригитте нравилось общество Морэна, хватило спеси, после того посмешища, на которое он себя выставил, начать снова, полагая, что никто не замечал его маневра. В то время, как она так думала, Гиттар, ни о чем не подозревая, продолжал соперничать с этим Морэном, которого ненавидел столь заметно, что всех этим смущал. Поскольку тот с излишним пылом обращался к мадам Тьербах, мадам Бофорт сказала ему:
— Но вы заставите ревновать мадам Пенне, если будете так продолжать.
Затем, обернувшись к Бригитте:
— Вы помните мадам Пенне? Не правда ли, она восхитительно красива?
Поскольку мадам Бригитта, которая была столь сдержана вначале, расхрабрилась, как только гостей стало больше. Поначалу, Гиттар никак не отреагировал. До сих пор он полагал, что никто ничего не замечал, но по этой атаке он ясно почувствовал, не то, что в его душе читали, но что его ревновали. Он был из тех людей, которые не могут поверить в то, что их маленькие секреты могут быть разгаданы. Таким образом, в выпаде мадам Бофорт он разглядел некоторую досаду за то, что он больше ей не занимался и был этим польщен. Гюг Морэн, как человек, уважавший правила игры, отступил от схватки, не преминув выразить своему сопернику глубокого презрения, какое вызывал у него такой плохой игрок. И Гиттар, гордый, опьяненный тем, что ему казалось успехом, не понимал, что он досадно заблуждался. Так, слова мадам Бофорт, вместо того, чтобы вернуть его к реальности, еще больше ободрили его, словно, бросая ему в лицо имя мадам Пенне, ему хотели навредить с молодой немкой. Он не понял того, что его скорее упрекали за желание соблазнить всех женщин.
Но мадам Тьербах, желавшая, как всякий истинный новичок, невинно нравиться всем, заметив смущение, которое вызвал тот интерес, что она сочла нужным выказать Гиттару, отступила. Мадам Бофорт сказала Морэну в сторону:
— Что за шут! Как мы ошибаемся в людях! Достаточного одного раза, чтобы они разоблачили себя.
Морэн ответил снисходительным жестом, который мы делаем, когда поступаем против совести, в то время как наши друзья — в согласии со своей.
Гиттар, несмотря на атаки, которым он был подвергнут, не терял смелости, — он, впрочем, ни о чем не подозревал, объясняя себе поведение мадам Бофорт ее сдержанностью, а отступление Морэна — его досадой. Оставшись один на один с мадам Тьербах, которая с отчаянием посматривала в сторону хозяйки и Морэна, он чувствовал, как разгорается его сердце. В пылу беседуя, он представлял, как, под руку с этой красивой женщиной, он встречает Клотильду, останавливается, чтобы обменяться парой слов, и так же гордо уходит.
— Довольно! Милый друг, — неожиданно сказала мадам Бофорт, терпение которой иссякло, — сколько вы будете утомлять бедную Бригитту?
Гиттар вздрогнул. Он увидел, что Морэн, стоя, глядел на него, а его партнерша, уже поднявшись, воспользовалась этим вторжением, чтобы оборвать беседу. На какую-то секунду ему показалось, что все крушилось вокруг него. Затем, поднявшись в свой черед, он сказал:
— Я рассказывал мадам, что у меня совершенно точно есть знакомая в Париже, которая общалась с ее мужем, знакомая, которую я очень люблю и которую вы может быть, понаслышке, знаете. Речь идет о Винни Альбермарль, которая обладает настоящим талантом скульптора. Это американка из числа моих друзей, которая обожает Францию, и в особенности Францию интеллектуальную, ту, которую, я полагаю, любите и вы, милый друг.
Пока Гиттар говорил, Морэн постукивал по столику, а мадам Бофорт слушала, как слушают завершение утомительной истории. Затем она сказала:
— Но я полагаю, вы и мадам Пенне сказали, что она знает эту даму. Последняя, должно быть, много вращается в обществе, если я правильно понимаю.
— Художники, — продолжил наш герой, — призваны общаться с самыми разнообразными людьми.
— В особенности, когда у них есть талант, — был счастлив вставить Морэн, который, даром, что за свою жизнь не раскрыл ни книги, не увидел ни картины, не посетил ни концерта, питал глубокую ненависть к художникам, лишенным таланта.
Гиттар точно грезил. Он не видел причины этих непрестанных отсылок к мадам Пенне. Совершенно наивно, он предполагал, что они возникали в беседе от того, что та была общим знакомой. Слабый голосок в глубине его мозга шепнул ему о том, что он сказал одно и тоже двум разным женщинам, но он не услышал его, словно бы это не имело совершенно никакого значения. Разве не случалось мужчинам говорить многим женщинам одного и того же? Что касалось Морэна, которого он так ненавидел, то теперь он чувствовал себя в очень хорошем к нему расположении. Скромное поведение, его устраненность понравились ему и обезоружили его. Что касалось мадам Бофорт, то он чувствовал себя несколько виноватым перед ней, но, поскольку та вполне принимала происходившее, он избрал поведение человека, обстоятельствами вынужденного оставить друга.
Конец дня выдался изумительным. В открытую морю бухту теплый воздух приносил с равнины запахи прелой листьев и распустившихся цветов. Начинала опускаться жара, и по горизонту уже сгущалась синева, тогда как в зените небо все еще оставалось бесцветным, как будто выцветшим от лучей солнца. Гиттар, чтобы остановиться на том, что ему казалось триумфом, подумал откланяться. Он даже не замечал того, что неприязнь мадам Бофорт и Морэна передалась к мадам Тьербах, которая, видимо, была из тех неуверенных
